– На колени, ничтожество! Целуй мои сапоги, если не хочешь получить под зад!
Фультремон повиновался. От боли у него перекосило лицо, но он был убежден: в случае неповиновения ему грозит немедленная смерть. Он склонился к грязным крагам флибустьера, а тот следил за ним с довольной улыбкой на губах. Однако недолго Лефору пришлось радоваться. Он крикнул:
– Эй! Трактирщик! Ну что, натерпелся страху? Неси вина мне и обоим монахам!
Потом он обратился к Фультремону, косившемуся на дверь:
– А ты, негодяй, унеси труп, пока он не протух, да затолкай двух других своих приятелей в угол, чтоб не мозолили нам глаза. Исполняй, не то я тебе кишки выпущу!
– Кто это тут такой смелый?! – послышался с порога незнакомый голос.
Лефор и монах обернулись. Впереди доминиканца, которого они ожидали увидеть, стоял офицер городской полиции в сопровождении лучников.
Сержант окинул зал недовольным взглядом; вокруг него жались солдаты, ощетинившись выставленными вперед пиками.
Офицер бесстрашно шагнул вперед, внимательно оглядывая опрокинутые столы, сломанные стулья, разбитые горшки, разлитые напитки. Он лишь скользнул взглядом по телу Гараби, зато его внимание привлекли стонавшие Салиньяк и Орлиак, которые тщетно пытались остановить фонтаны крови, бившие из их ран.
– Ну, вижу, вы здесь потрудились на славу! – воскликнул он, остановившись от Лефора на почтительном расстоянии, так как флибустьер еще держал в руке шпагу.
Офицер взглянул на Фультремона, все еще не смевшего подняться, и спросил:
– Кто этот господин?
– Негодяй! – взревел Лефор так громко, что офицер нахмурился и отступил назад. – Негодяй, которого я пощадил по доброте душевной.
Отец Фовель заметил, что у сержанта ноздри раздуваются от гнева. Тот закричал:
– Я арестую того, кто так отделал этих людей. Надеюсь, вы нам поможете, отец мой?
– Да, – кивнул монах, – сделаю все возможное и даже больше.
– Вы должны нам помочь, – изрек сержант, – ведь здесь трое людей вот-вот испустят дух.
– Ничего, – успокоил его отец Фовель. – Считайте, что я уже наполовину отслужил мессу, заутреню и вечерню!
– Вы надо мной смеетесь?
– Именно этот вопрос я себе задаю уже некоторое время, – послышался с порога голос, и Лефор с отцом Фовелем узнали отца Фейе.
Глава доминиканского ордена вышел вперед. Он стал перед сержантом.
– Сын мой! Вот человек, – указал он на флибустьера, – о котором я почти ничего не знаю, и монах, который украл у меня требник и силой заставил пропустить гаврский дилижанс ради удовольствия привезти меня сюда верхом на лошади. У меня разламывается поясница. И что я вижу по приезде? Разбойник вывел из строя нескольких достойных господ в таверне, где я надеялся лечь в мягкую постель. В моем приключении немало темных и сомнительных моментов, которые, по-моему, прояснить сможет разве что начальник уголовной полиции…
– Требник, лошадь, кража, начальник полиции! – воскликнул сержант. – Все в одну кучу! Все это мне, наконец, надоело. Не понимаю, почему вы, два монаха, жалуетесь один на другого!
– Мне всегда говорили, – насмешливо произнес отец Фовель, – что парижские судебные власти начинают заутреню с кашля, а ужин – с вина. Теперь я и сам вижу, что все здесь идет наоборот: в заутреню пьют, по вечерам кашляют – кто кого громче!
– Отец мой! – оскорбился сержант. – Я уважаю вашу сутану, но поберегите свой нос: он слишком длинный, а если вы и дальше станете оскорблять полицию, я прикажу вам его укоротить!
– Черт возьми! Отрежете мне нос? Только потому, что он кажется вам чересчур длинным? – изумился отец Фовель.
– Если он и впрямь такой длинный, – рассмеялся Лефор, – значит, наш монах занял первое место на ярмарке носов!
– Нет и нет! Если мой нос такой длинный, то потому, – пояснил святой отец, – что, согласно истинной философии, у моей кормилицы были мягкие соски, так что, когда я сосал молоко, я погружался в ее грудь носом, словно в масло. Только у кормилиц с твердыми сосками питомцы выходят курносыми!
Сержант недоумевал: что за компания, в которую он попал? Внезапно он подал знак своим подчиненным, и те, как по волшебству, окружили Лефора и отца Фовеля.
Только тогда отец Фейе осознал возможные последствия этого шага. Он поспешил загородить собой Лефора и обратился к офицеру:
– Не арестовывайте их! Во всяком случае, не теперь. Я за них ручаюсь…
– Как?! Теперь вы за них ручаетесь? А кто пришел ко мне и клялся Богом, что они перережут весь Париж?
– Да не эти, а вон те разбойники… Он указал на бандитов, стонавших по разным углам зала.
– Можно подумать, – возмутился сержант, – что все монахи будут вечно досаждать соседям звоном колоколов или разглагольствованиями! Лучники, арестуйте этих людей!
Лефор отступил на шаг и поднял шпагу.
– Кого арестовать? – медовым голосом пропел он. – Уж не моего канонира, надеюсь! Черт побери! Он веселый, честный, свободный и, несмотря ни на что, совсем не ханжа! Я уж не говорю о себе, мессир: меня и сотней лучников не запугать! Ну, давайте! Только посмотрите сначала, что тут было сделано до вашего прихода. Хотите посмотреть, как управляется с обидчиками ваш покорный слуга?
– Сопротивляться?! – вскричал сержант. – Пригвоздите этих людей к стене!
– Нет, нет! – вмешался отец Фейе, побледневший сильнее, чем мертвый Гараби. – Оставьте их! Я же вас позвал, чтобы вы помогли им! Они имели дело с разбойниками, которые хотели…
– Отнять у меня кошелек, – договорил Лефор, указывая на свой пояс. – В этом кошельке пятьдесят тысяч ливров золотом!
Сержант пожал плечами. Ему все это казалось пустой похвальбой.
Однако, подумав, он вздрогнул, осознав, о какой огромной сумме идет речь, и ему стало совершенно ясно: «Пятьдесят тысяч ливров, – сказал он себе, – такие деньги можно только награбить! Значит, передо мной опасные злодеи! А доминиканец и иезуит? Да настоящие ли они монахи? Сомневаюсь!»
Он засеменил по направлению к доминиканцу и подозрительно его оглядел:
– Прекратите этот маскарад!
– Маскарад? – не понял отец Фейе, а монах рассмеялся и закричал:
– Отлично сказано, сержант!
– Вы тоже раздевайтесь! – еще более угрожающим тоном приказал офицер.
– Бедняга заговаривается! – посочувствовал отец Фейе, подходя к Лефору, чтобы на всякий случай приготовиться к обороне.
– Сын мой! – проговорил отец Фейе. – Я – глава ордена доминиканцев в Сен-Пьере на острове Мартиника…
– Не знаю такой епархии…
– У меня поручение Высшего Совета Мартиники к его высокопреосвященству кардиналу Мазарини, в чем вы можете убедиться, изучив эту грамоту…
Он раскрыл требник и протянул листок офицеру, а тот пробежал его взглядом. Но он не знал грамоты, и впечатление на него произвели лишь восковые печати. Он вернул послание доминиканцу, а в это время Лефор заявил:
– Мне тоже необходимо увидеться с его высокопреосвященством кардиналом Мазарини, о чем свидетельствуют письма, которые я привез от командора Лонгвилье де Пуэнси, генерал-губернатора Подветренных островов…
– Хм, хм… – растерялся сержант.
– Я завтра же отправляюсь ко двору с шевалье де Виллером за обещанным мне полковничьим патентом, – прибавил флибустьер, опираясь на шпагу.
– Зачем же вы перебили всех этих людей? – удивился командир лучников.
– Да они хотели отнять у меня кошель…
Сержант надолго задумался. Он не знал, на что решиться: принять ли ему на веру заявление монахов и Лефора? Тем временем Фультремон и двое его раненых друзей стонали, поглядывая на дверь. Но ее надежно охраняли лучники, у негодяев не оставалось ни малейшей надежды улизнуть.
– Ваше дело слишком для меня запутанное, – объявил наконец командир лучников. – Будете объясняться с начальником уголовной полиции Жаком Тардье…