Она не обращала никакого вниманія на насъ, ни на что не смотрѣла, казалось, что-то стояло предъ ея взоромъ. Иногда она улыбалась, какъ будто съ кѣмъ то разговаривая.
Вечеромъ, послѣ обѣда, я увидала ее на старой скамейкѣ подъ большой липой. Священникъ сидѣлъ рядомъ съ нею, прислонившись къ дереву.
Оба были задумчивы.
Я думала, что они говорятъ о Колеттѣ, и остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ.
Сестра Мари-Любовь, какъ бы отвѣчая на вопросъ, сказала:
— Да, въ пятнадцать лѣтъ.
— Въ пятнадцать лѣтъ не можетъ быть призванія, — замѣтилъ священникъ.
Я не слыхала, что отвѣтила Мари-Любовь, но священникъ продолжалъ:
— Въ пятнадцать лѣтъ у всякаго столько призваній: однимъ ласковымъ словомъ можно заставить пойти по тому или иному пути и оттолкнуть отъ него однимъ безразличнымъ жестомъ.
Онъ помолчалъ и прибавилъ, понизивъ голосъ:
— Ваши родные глубоко виноваты передъ вами.
— Я ни о чемъ не жалѣю, — отвѣтила Мари-Любовь.
Они долго сидѣли молча; потомъ Мари-Любовь, поднявъ палецъ, какъ бы давая клятву, сказала:
— Всегда, вездѣ и вопреки всему.
Священникъ, смѣясь, приподнялъ руку и повторилъ:
— Всегда, вездѣ и вопреки всему.
Въ эту минуту раздался звонъ вечерняго колокола, и священникъ исчезъ въ липовой аллеѣ.
Долго потомъ вспоминались мнѣ слышанныя слова, но я никакъ не могла найти связи между ними и тѣмъ, что случилось съ Колеттой.
Колетта не ждала больше чуда и все-таки не могла примириться съ мыслью остаться навсегда въ монастырѣ.
Когда одна за другой ушли всѣ ея сверстницы, она взбунтовалась: перестала исповѣдываться, причащаться; къ обѣднѣ ходила, но потому, что любила музыку и ей хотѣлось пѣть.
Я часто сидѣла съ ней, чтобы утѣшить ее.
Она объясняла мнѣ, что замужество, это — любовь.
Сестра Мари-Любовь, которая съ нѣкоторыхъ поръ все прихварывала, слегла въ постель.
Мадлена заботливо ухаживала за нею, а за нами наблюдала кое-какъ.
Она особенно придиралась ко мнѣ; когда я уставала шить, она, стараясь принять высокомѣрный видъ, кричала мнѣ:
— Барышня не любитъ шить, такъ ей остается мести полы!..
Разъ въ воскресенье, во время обѣдни, она заставила меня подметать лѣстницы. Это было въ Январѣ; сырой холодный вѣтеръ поднимался по лѣстницамъ изъ корридоровъ и забирался мнѣ подъ платье.
Я мела изо всѣхъ силъ, стараясь согрѣться.
До меня доносились изъ церкви звуки органа; по временамъ различала я скрипучій, пронзительный голосъ Мадлены и скачки отрывистаго голоса священника.
Я слѣдила за ходомъ службы по пѣнію. Вдругъ выдѣлился звучный и чистый голосъ Колетты и, разливаясь, покрываетъ органъ, заглушаетъ все, взвивается надъ липами, надъ домами, надъ колокольней.
Я задрожала и, когда голосъ, слабѣя, спустился внизъ, вернулся въ церковь, утонулъ въ звукахъ органа, я разрыдалась, какъ совсѣмъ маленькая. Снова про рвался сверлящій голосъ Мадлены, и я принялась мести широко взмахивая щеткой, какъ бы стараясь стереть этотъ противный голосъ.
Въ тотъ же день сестра Мари-Любовь позвала меня къ себѣ. Прошло почти два мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ она не выходила изъ комнаты. Она начинала поправляться, но я замѣтила, что въ ея глазахъ не было прежняго блеска.
Они напоминали мнѣ теперь потускнѣвшую радугу.
Я должна была ей разсказать всѣ смѣшныя исторіи, которыя случились за это время; Слушая меня, она хотѣла улыбнуться, но вмѣсто улыбки, поднимался лишь одинъ уголъ рта. Она спросила: слышала-ли я, какъ она кричала?
О! конечно, я слыхала; это было во время ея болѣзни. Она такъ страшно кричала среди ночи что вся спальня проснулась. Мадлена то входила, то выходила; слышно было, какъ она плескала водою, и когда я ее спросила, что съ сестрой Мари-Любовью, она крикнула на ходу.
— Боли.
Я вспомнила, что у няньки Жюстины тоже бывали боли, но она никогда такъ не кричала, и я подумала, что у Мари-Любови ноги должно быть распухли втрое сильнѣе чѣмъ у Жюстины.
Крики все усиливались и вдругъ вырвался одинъ такой ужасный, что, казалось, будто внутренности выворачивали.
Потомъ послышалось нѣсколько стоновъ, и все смолкло.
Нѣсколько минутъ спустя пришла Мадлена и сказала что-то Мари-Рено; та одѣлась, и я слышала, какъ она спускалась по лѣстницѣ.
Она вернулась черезъ минуту вмѣстѣ со священникомъ. Онъ стремительно прошелъ въ комнату сестры Мари-Любови, и Мадлена поспѣшно закрыла за нимъ дверь.
Въ комнатѣ онъ пробылъ недолго и обратно возвращался гораздо медленнѣе. Онъ шелъ, опустивъ голову, и правой рукой прикрывалъ лѣвую полой своей рясы, какъ бы оберегая что-то цѣнное.