На одной придорожной полосѣ какой-то человѣкъ шелъ по направленію къ намъ, широко размахивая рукой. Сначала мнѣ показалось, что онъ грозитъ мнѣ, но когда мы поровнялись съ нимъ, я увидѣла, что онъ придерживаетъ что-то лѣвой рукой, а правой какъ будто бы коситъ держа ее на высотѣ головы. Это сильно меня заинтересовало и я посмотрѣла на хозяина Сильвена.
— Габорэ сѣетъ, сказалъ онъ въ ту же минуту, какъ бы отвѣчая на вопросъ.
Вскорѣ мы пріѣхали на ферму.
Фермерша ждала насъ на порогѣ. Увидя меня, она такъ разинула ротъ, какъ будто бы долго не дышала, и на минуту ея серьезное лицо прояснилось. Я прошла мимо нея за накидкой и направилась прямо въ овчарню.
Овцы вышли безпорядочно, поспѣшно толкаясь. Ужъ давно бы пора быть имъ въ полѣ.
Весь день я думала о томъ, что сказалъ мнѣ фермеръ. Я не понимала, почему настоятельницѣ хотѣлось помѣшать мнѣ видѣться съ сестрой Мари-Любовью. Но я поняла, что Мари-Любовь ничего не можетъ больше сдѣлать для меня и покорилась, надѣясь, что наступитъ день, когда никто не помѣшаетъ мнѣ быть съ нею.
Вечеромъ, когда я ложилась спать, фермерша принесла мнѣ еще одно одѣяло. Пожелавъ доброй ночи, она сказала, чтобы я больше не называла ее „госпожей“, а звала просто Полиной; затѣмъ она ушла, сказавъ, что я у нея вмѣсто дочери, и что она сдѣлаетъ все возможное, чтобы я свыклась съ фермой.
На слѣдующій день хозяинъ Сильвенъ посадилъ меня за столомъ рядомъ со своимъ братомъ и съ улыбкой просилъ его присматривать, чтобы я хорошенько ѣла, такъ какъ мнѣ нужно вырости.
Брата фермера звали Евгеніемъ: онъ говорилъ очень мало но все смотрѣлъ на говорящихъ, и въ его маленькихъ глазахъ часто сверкала насмѣшка. Ему было 30 лѣтъ, но ему можно было дать немного больше двадцати. Онъ умѣлъ отвѣчать на всякіе вопросы; я совсѣмъ не стѣснялась его.
Онъ отодвинулся къ стѣнѣ, чтобы дать мнѣ больше мѣста за столомъ и коротко отвѣтилъ фермеру:
— Будь спокоенъ.
Въ это время всѣ поля были запаханы, и Мартина пасла своихъ овецъ очень далеко на пастбищахъ, которыя она называла „общественными“. Я и пастухъ пасли нашъ скотъ на лугахъ и въ лѣсу, гдѣ былъ верескъ. Я очень зябла, не смотря на шерстяное пальто которое покрывало меня до пятъ. Пастухъ часто разводилъ огонь и дѣлился со мной картошкой и каштанами, которыя онъ пекъ на угляхъ. Онъ научилъ меня узнавать, откуда дуетъ вѣтеръ и пользоваться всякой защитой отъ холода; въ то время, какъ мы грѣлись у огня, онъ пѣлъ мнѣ пѣсню о водѣ и винѣ.
Въ этой пѣснѣ было не меньше двадцати куплетовъ. Вода и вино упрекали другъ друга въ томъ, что причиняютъ зло человѣчеству и разсыпались въ похвалахъ себѣ. Я находила, что правда на сторонѣ воды, но пастухъ говорилъ, что на сторонѣ вина. Долгими часами просиживали мы вмѣстѣ. Онъ говорилъ мнѣ о своей родинѣ, которая очень далеко отъ Солони. Онъ сказалъ, что съ дѣтства ходитъ въ пастухахъ, и разсказалъ, какъ его еще ребенкомъ смялъ и изранилъ быкъ; онъ долго хворалъ, и у него были такія боли, что онъ кричалъ; потомъ боль, наконецъ, прошла, но онъ остался скорченнымъ, какимъ вижу его сейчасъ. Онъ помнилъ названія всѣхъ фермъ, гдѣ онъ былъ пастухомъ. Хозяева бывали и злые и добрые, но никогда не встрѣчалъ онъ такихъ добрыхъ, какъ въ Вилльевьеѣ. Онъ находилъ также, что коровы хозяина Сильвена не похожи на коровъ его родины; тѣ маленькія, съ острыми похожими на веретено, рогами; коровы же Сильвена большія и тучныя съ шероховатыми, корявыми рогами. Онъ любилъ ихъ и разговаривалъ съ ними, называя по имени. Его любимицей была красивая, бѣлая корова, которую Сильвенъ купилъ весной. Ежеминутно она поднимала голову, смотрѣла вдаль, и вдругъ, вытянувъ морду, убѣгала.
— Стой, бѣлая, стой! — громко кричалъ онъ.
Чаще всего она останавливалась сама, но иногда приходилось посылать за ней собаку; она вступала, однако, въ драку съ собакой, чтобы все-таки уйти, и возвращалась къ стаду только тогда, когда собака кусала ее въ морду.
Пастухъ жаловался на нее и говорилъ:
— Неизвѣстно, о чемъ она тоскуетъ.
Въ декабрѣ коровъ не выгоняли. Я думала, что то же будетъ и съ овцами. Но братъ фермера объяснилъ мнѣ, что Солонь бѣдный край и что у фермеровъ не хватаетъ на зиму корма для всего скота.
Теперь я уходила одна пасти скотъ. Всѣ птицы уже улетѣли. По пашнямъ растилался туманъ, и въ лѣсахъ водворилась тишина. Бывали дни, когда я чувствовала себя такой одинокой, точно весь міръ провалился, и когда въ мутномъ небѣ проносился съ карканьемъ воронъ, мнѣ казалось, что его громкій и хриплый голосъ возвѣщаетъ о гибели міра.
Даже овцы перестали прыгать. Купецъ увелъ всѣхъ самцовъ, и самочки не умѣли играть. Онѣ ходили, плотно прижавшись другъ къ другу, и не поднимали головъ даже тогда, когда не ѣли.