Во время полуденнаго отдыха, я поднималась на чердакъ немного почитать, открывала наугадъ книгу и, перечитывая такимъ образомъ ее, я каждый разъ находила что-нибудь новое.
Я любила эту книгу, мнѣ казалось, что это — юный узникъ, къ которому я тайно хожу на свиданія. Я представляла его себѣ въ одеждѣ пажа, сидящимъ въ ожиданіи меня на закоптѣлой балкѣ. Однажды вечеромъ мы съ нимъ совершили чудное путешествіе.
Захлопнувъ книгу, я облокотилась на слуховое окно. День уже почти угасъ, и ели казались менѣе зелеными. Солнце погружалось въ бѣлыя облака, которыя легко, какъ пухъ, вздымались и прорывались.
Сама не зная, какъ это случилось, я вдругъ очутилась съ Телемакомъ надъ лѣсомъ. Онъ держалъ меня за руки, и наши головы уходили въ синеву неба. Телемакъ молчалъ, но я знала, что мы летимъ на солнце.
Старуха Бибишъ звала меня снизу. Я отчетливо слышала ея голосъ, несмотря на разстояніе. Она должно быть очень злилась, что такъ громко кричала. Крики ея мало тревожили меня. Я ничего не видѣла, кромѣ искрящагося пуха, который обволакивалъ солнце и начиналъ разступаться, чтобы пропустить насъ.
Ударъ по рукѣ заставилъ меня упасть съ облаковъ. Старуха Бибишъ оттаскивала меня отъ окна, говоря:
— Въ своемъ ли ты умѣ, заставляешь меня такъ кричать. Ужъ больше двадцати разъ какъ я тебя зову ѣсть.
Скоро послѣ этого я не нашла больше книги за балкой. Но это былъ другъ, образъ котораго я носила въ сердцѣ, и я долго хранила воспоминаніе о немъ.
За два дня до Рождества хозяинъ Сильвенъ началъ готовиться, чтобы зарѣзать борова. Онъ наточилъ два большихъ ножа и, сдѣлавъ посрединѣ двора подстилку изъ свѣжей соломы, вывелъ борова; тотъ кричалъ такъ, какъ будто чуялъ правду. Хозяинъ связалъ ему всѣ четыре ноги и, привязывая веревки къ толстымъ кольямъ, крикнулъ женѣ:
— Спрячь ножи, Полина, не надо показывать ихъ.
Полина дала мнѣ нѣчто вродѣ очень глубокой сковороды, и я должна была собирать кровь и держать сковороду такъ, чтобы не пропала ни одна капля крови.
Фермеръ подошелъ къ борову, который лежалъ на боку, всталъ на одно колѣно передъ нимъ и, пощупавъ около шеи, протянулъ руку къ женѣ, которая подала ему самый большой ножъ. Онъ наставилъ лезвіе на то мѣсто, которое держалъ пальцемъ, и сталъ медленно вонзать ножъ.
Визгъ борова въ эту минуту сталъ напоминать человѣческій крикъ.
Изъ раны вытекла капля крови и покатилась, оставляя за собой широкій красный слѣдъ; потомъ двѣ струи брызнули вдоль ножа и упали на руку фермера. Когда ножъ вошелъ по рукоятку, хозяинъ нажалъ на него и сталъ вынимать такъ же медленно, какъ вонзалъ.
Увидя лезвіе совсѣмъ краснымъ, я почувствовала какъ губы у меня похолодѣли, и во рту стало сухо. Мои пальцы разжались и сковорода накренилась. Хозяинъ Сильвенъ замѣтилъ это, поднялъ на меня глаза и крикнулъ женѣ:
— Возьми у ней сковороду.
Я не могла выговорить слова, но отрицательно покачала головой. У фермера былъ такой спокойный взглядъ, что я перестала волноваться и начала твердо держать сковороду подъ струей, которая била ключемъ.
Когда боровъ пересталъ кричать, къ намъ подошелъ Евгеній. Онъ, казалось, удивился, видя, какъ я старарательно подбираю послѣднія капли крови, которыя стекали по одной, какъ слезы.
— Какъ, ты собирала кровь?
— Да, она, — отвѣтилъ фермеръ — это доказываетъ, что она не такая мокрая курица, какъ ты.
— Это — правда, — сказалъ мнѣ Евгеній, — мнѣ тяжело смотрѣть, какъ рѣжутъ скотину.
— Ба! — отвѣтилъ хозяинъ — на то и создана скотина, чтобы кормить насъ, какъ лѣсъ, чтобы грѣть.
Евгеній отвернулся, какъ бы стыдясь своей слабости.
Плечи у него были худыя, а шея такая круглая, какъ у Мартины.
Хозяинъ Сильвенъ говорилъ, что онъ — вылитая мать.
Я никогда не видала, чтобъ онъ сердился. Онъ всегда напѣвалъ что-нибудь слабымъ, мелодичнымъ голосомъ.
По вечерамъ онъ возвращался съ поля, сидя верхомъ на одномъ изъ быковъ и часто напѣвалъ одну и ту же пѣсню.
Въ ней говорилось о солдатѣ, который, узнавъ, что его невѣста вышла замужъ, снова уходитъ на войну.