В Тулузе было проще. Никаких размышлений не требовалось. Звонил будильник, я отправлялся на службу, занимался текущими делами. Оперативником в прямом смысле слова я не был, но в тех сводках, которые я должен был составлять, передо мной проходили все человеческие странности и изъяны. Мелкие правонарушения, незаконная торговля всех видов, жестокость в семье, соседские дрязги, сожженные машины. Вечером я возвращался домой. Немного рисовал, смотрел спортивную передачу по телевизору, а назавтра все с начала. По выходным виделся с Мадлен или катался на велосипеде. Время от времени трахал соседку сверху, которая строила мне глазки у почтового ящика. Без особого пыла. Никакой самбы. Просто для личной гигиены. Никогда не забывая о презервативе, чтобы не угодить в ловушку девять месяцев спустя. Когда соседка начала устраивать мне семейные сцены, я прекратил забеги наверх, а гигиенические процедуры продолжил в ванной. Одним ударом двух зайцев.
Единственная девица, к которой я питал чувства, была внучка хозяйки, на которую работала Мадлен. Ей было семнадцать, мне пятнадцать. Мы занялись любовью в большом бельевом шкафу на первом этаже. Мой первый раз. Не ее. Роза-Лина. Я по ней с ума сходил. Но родители у нее были слишком богатые, и она дала мне понять, что ничего у нас не получится: Понимаешь, моя семья никогда не согласится. Мне нужен мальчик из хорошей семьи. Нет, я не понимал. Мы же не в Индии. К какой касте я принадлежу? Разве я еще недостаточно страдал? Или это будет преследовать меня всю жизнь?
Она вышла замуж два года спустя, за мальчика из хорошей семьи. И они сделали двух детей из хорошей семьи. И приходили на семейные трапезы хорошей семьи, ради которых Мадлен из кожи вон лезла. Слишком она добрая, Мадлен. Просто добрая. Плохо оплачиваемая. Но ее хозяйка, мещанка до мозга костей, питала к нам слабость. Или жалость? Мадам Ришар разрешала Мадлен время от времени пользоваться старой ножной швейной машинкой. В любом случае она стояла без дела. А мне дозволялось прикасаться к клавишам пианино. Когда ее внучка брала частные уроки, я прятался за занавеской, впитывая музыку. А когда инструмент был свободен, перебирал клавиши. Так и приобщился. В обратном порядке. Я не учился играть, читая ноты, я выучил ноты, наигрывая то, что я слышал. А потом Роза-Лина бросила занятия. Они ей надоели. Не страшно, я уже знал сольфеджио. Я был независим. А мадам Ришар разочарована. Она купила мне несколько нотных сборников и усаживалась в кресло у пианино, чтобы послушать, как я играю. Особенно когда почуяла приближение смерти. Она все время просила меня сыграть Траурный марш Шопена. Мадам Ришар была сморщенной, как старое яблоко, которое забыли в погребе на полке, и оно подсохло, вместо того чтобы сгнить. В один прекрасный день она мне сказала: Когда меня не станет, мой сын продаст дом и вам придется съехать, но вы заберете с собой две вещи – швейную машинку и пианино, это написано в моем завещании. Я был вне себя от радости. Настоящий Плейель[11]. Она умерла через два месяца после того, как я обосновался в первой своей квартире, пройдя по конкурсу в жандармерию. Мадлен вместе со швейной машинкой вернулась в свою деревушку в долине Аспы, а я поставил пианино в новой квартире.
Почему она не звонит?
Хотя не исключено, что я ей просто не нужен и она уверена, что избавилась от меня этим своим исчезните. А может, всем заправляет тот кобель. Не Альберт. Тот совсем не кобель, а умная, тонкая собака. Нет, я имею в виду лыбящегося гиганта. Было бы мило с твоей стороны, если бы ты перестал крутиться вокруг моей подружки, – улыбка, – иначе я проломлю тебе череп.
Здоровенный тип. Съел наш пирог с яблоками, для которого она месила тесто, а ее острые соски проступали под майкой.
Пойду приму горячий душ.
13
Антуан с трудом унял гомерический хохот, когда я рассказала ему о своих приключениях. Он представлял себе лейтенанта, связанного на полу моей кухни и умоляющего Сюзи развязать его, чтобы он мог пойти пописать.
– С тобой вечно случается что-то невероятное!
Но он все же признал, что букет роз – это серьезно. Пришлось принести ведро из сыроварни, чтобы поставить цветы в воду. И я все-таки обернула ведро алюминиевой фольгой, чтобы не была видна реклама молочной закваски.
– Люди, признающие свои ошибки, стоят того, чтобы к ним проявили интерес. Чем ты рискуешь, согласившись? После такого он тебя пальцем тронуть не посмеет! В худшем случае проведешь унылый вечер и поставишь на этом точку. В лучшем – проведешь приятный вечер и даже больше, если у вас все сложится. Он не вызывает отвращения. Физически, я хочу сказать. Сколько уже времени ты не доставляла себе удовольствия, я имею в виду твою физиологию?
11