Стройчасть разделялась на собственно «строй», т.е. технический отдел (5-6 человек) и бухгалтерию. Хотя открыто это и не высказывалось, но техническая часть относилась к счетной несколько иронически, счетная же старалась изо всех сил повысить себя в чинах, показать, что выше счетного работника на свете не может ничего быть. Лагерники самых разных чинов любили хвастануть друг перед другом, рассказать, как они жили когда-то, и в этом смысле счетная часть не уступала никому. Даже в самом лагере была потребность перед кем-то блеснуть занимаемой должностью. Придя в нашу убогую библиотеку, я увидел карточку бухгалтера, на которой было написано "Зав.финчастью стройчасти", а у счетовода стояло "бухгалтер". Это была невинная хитрость, так как всем было известно, что собой представляли эти граждане, но им хотелось хоть немного подвысить себя. Как-то раз в конторе вечером начался разговор на ту же тему: кто сколько зарабатывал и как жил ранее, причем особенно напирали на заработки сверх оклада: как легко было, поработав пару вечеров, получить какую-то немалую сумму. Наш счетовод стал доказывать, утверждал, что, выверяя счета, можно заработать чуть ли не всего больше.
Вообще, наш счетовод Миша Бучнев был едва ли не самой примечательной фигурой в Стройчасти. Среднего роста, но очень полный, с ярко румяными щепами (ему было лет 20), он держался очень уверенно и любил рассказывать, как он жил ранее в Харбине (в лагере было несколько человек, работавших на КВЖД в Харбине и затем переехавших в СССР). Разумеется, всех их потом забрали, предъявив едва ли не всем обвинение в шпионаже). Миша рассказывал, в какой роскошной квартире он жил там, а ел так "как не ест и Калинин". Бухгалтер, родом из Гомеля, был просто дрянь. Он хвастал лишь тем, как в бухгалтерии время от времени начинали "ловить" утерянный гривенник, из-за которого не сходился баланс. "Раз из-за трех копеек вся бухгалтерия просидела целое воскресенье, но таки нашли к вечеру". Это была профессиональная гордость.
В технической части весьма примечательной личностью был Л.И.Тихомиров. Как-то в марте 1934 г. прошел слух, что к нам из одной из командировок прибудет в качестве техника Тихомиров. Кто такой Тихомиров - спросили в конторе. Шпаковский, перебежавший из Западной Белоруссии в Восточную и получивший за это 10 лет, сказал: "К вам прибывает такая зануда, какой свет не видел. Спроси у него перо или ножик хлеб отрезать, так он скажет: свой надо иметь".
Через несколько дней пришло известие о прибытии Тихомирова, которого следовало вывести из-под конвоя (под конвоем - это в той самой брезентовой палатке, которую поставили для харьковских красавиц, стражи там никакой не было, но считалось, что они не имеют права свободного хождения по лагерю). В качестве делопроизводителя из-под конвоя должен был вывести я. Помня характеристику Шпаковского, я не торопился и пришел к палатке только к вечеру. Там меня встретил высокий худой, с военной выправкой человек, с почти седой головой и усами. Голубые глеза его смеялись, во всем чувствовался человек какой-то особой (теперь оказал бы высокой) культуры. Он стал работать в Стройчасти, но так как там и без него было немало работников, то его деятельность ограничивалась, пожалуй, походами на строящиеся объекты, где он любил разговаривать с рабочими, а так как у него в запасе имелись едва ли не сотни старых армейских анекдотов, то принимали его везде с радостью. В дальнейшем выяснилось, что это был начальник артиллерии Северо-западного фронта в 1917 г., что в Красной Армии он был с 1918 г., что работал с весьма высокими персонами и едва ли не десять лет уже находится в лагерях, правда, с перерывами. Срок его оканчивался в 1935 г., но где-то в самом конце. Он окончил сперва физ.-мат. факультет Московского университета, Михайловское артиллерийское училище, живописи учился в Строгановском училище, бывал и на востоке (Русско-японская война) и в Западной Европе, знал о всех постановках московских театров, знал, что находилось в Эрмитаже и Третьякове и т.д. В разговорах с ним я часто попадал в неловкое положение.
* * *
В 20-е годы по стране носились жуткие слухи о Соловках, где заключенные были лишены всех человеческих прав. Однако число побывавших там было невелико, и вообще в то время репрессированные встречались редко. Слово "арыштант" сохраняло свое давнее значение - это значит отпетый человек, с которым неудобно иметь дело. В праздники все еще продолжали распевать песню, в которой говорилось «церкви и тюрьмы сравняем с землей». Число мест заключения если и превышало дореволюционное, то немного.