— А где ты их держишь?
— Они находятся еще на Палатине, но завтра я хотел отправить их в виллу.
Сулла встал.
— Довольно пустых бесед! — вскричал он. — Будем веселиться! А ты, Хризогон, веди своих девушек сюда! Но сперва вымой их как следует да наряди по-царски!
XXII
Отбрасывая Рим на несколько веков назад, Сулла меньше всего думал о благе республики. Главной целью его было восстановление власти патрициев, сената и тех новых оптиматов, которые поддерживали его и в руках которых сосредоточились крупные средства и большие участки земли. Преград для него, казалось, не существовало. Человеческая жизнь? Она не стоила стершегося медного асса. Слезы и нарекания тысячей семейств? Раны уязвленных залечит Хронос, а кто не выдержит горя и раньше срока сойдет в Аид — значит так суждено. Тяжелое положение плебса, пролетариев и рабов? Это предопределено свыше: как среди божеств есть высшие и низшие, как в природе существует такое же разделение, так и среди человечества было, есть и будет ведущее сословие, которому должны подчиняться прочие, обреченные на подневольную жизнь.
«Разве охлократия не противоестественна? — размышлял он, — разве можно плебсу бороться с нами, полубогами? Всё в жизни взвешено и определено заранее, всё совершается по законам, как бег небесных светил, и если мне, Люцию Корнелию Сулле, суждено восстановить жизнь древних времен и освободить Рим от сословных боев, так оно и будет. А если нет, то дело мое рухнет, как только я умру… Но и тогда оно будет примером для тех, кому придется воевать с восставшей чернью. Не щадить врага, добиваться главенства патрицианских семейств — священная обязанность мужей, родственных нам по крови, духу, воспитанию, образованию и способностям, какие недоступны низким сословиям, предназначенным быть слугами и исполнителями воли избранных».
Он был уверен в успехе не потому, что его любили или поддерживали единомышленники (все трепетали перед ним, а он презирал их), а оттого, что убедился в своем призвании, считал себя любимцем богов. В его груди билось каменное сердце воина и тирана, привыкшего к крови, а равнодушие ко всему вызывало жестокость и внутреннюю пустоту. И хотя его жизнь часто освещалась вспышками необузданно-шумных увеселений и утонченного восточного сладострастия, сердце его оставалось холодным.
Государственные дела утомляли. Всё было сделано, и неужели еще работать на пользу бездушного сословия, которому суждено властвовать? Неужели положить для него до конца все силы и в итоге получить кличку «Кровавого», а после смерти слышать в Аиде от душ, перевезенных Хароном, что на земле, в солнечной Италии, все радуются его смерти? Нет, он не будет больше трудиться для неблагодарных!
Вышел в сад и, скрипя красными высокими башмаками по египетскому песку, устилавшему дорожки, зашагал к мраморной скамье.
В саду пели, работая, невольники. Их голоса доносились из-за подстриженных кустов пестумских роз. Песня была галльская, и, слушая ее, Сулла вспоминал походы против кимбров и тевтонов.
Песня утихла. Прошли рослые бородатые рабы, за ними потянулись невольницы с носилками, наполненными свежей землей, с кожаными мешками с известью.
А он сидел, задумавшись, — пройденная жизнь казалась ему огромной, как Альпы.
Давно уже смутное решение, таилось в глубине его сердца, вызывая беспокойство, но государственные дела заглушали его. Однажды, проснувшись, он созвал друзей и объявил, что отрекается от власти.
— Сделано всё: Рим укреплен, республика вознесена на недосягаемую высоту, вредное движение плебеев подавлено, государство будет процветать в спокойствии и благоденствии.
Власть была целью. Цель была достигнута. И теперь можно было отдохнуть, пожить личной жизнью с красавицей Валерией, дочерью аристократа Мессалы, на которой он женился вскоре после смерти Цецилии Метеллы.
Друзья умоляли его остаться во главе республики, рисовали картины восстаний и упадка сената.
— Пока ты стоишь у власти, — говорил Катилина, — спокойствие обеспечено, но если ты отречешься — Рим погибнет, и мы с ним. Не лучше ли тебе отдохнуть, а потом вернуться к государственным делам? Разве тебе, Эпафродиту, не помогают боги?
Лукулл поддержал Катилину.
— Все мы за тобой, как за каменной стеной, — сказал он, дружески сжимая руку Суллы, — а благо республики требует жертв…
Даже Марк Красс, которого как будто мало могло занимать решение диктатора (его голова была занята различными способами обогащения и темными торгашескими делами), присоединился к просьбам друзей: