— Ну, как живешь? — спросил Сулла, усаживаясь на ложе.
— Плохо, господин, я исстрадалась… Ты удивишься — ведь я сыта и одета. Не так ли? Но Венера, Юнона и все богини видят, что делается в моей душе…
— Чего же ты хочешь?
— Хочу выкупиться из неволи, а денег у меня нет!
— Выкупиться — это хорошо, ну а потом? — засмеялся он.
— Потом…
Она не знала, что сказать. Никогда не задумывалась, что будет делать, освободившись.
— А потом, — безжалостно продолжал гость, — будешь продаваться на улицах. Или, если тебе встретится какой-нибудь старый, истрепанный развратом лено, соединишься с ним законным браком, и оба станете торговать блудницами, как делает твой хозяин. Верно? — закричал он. — Так для чего же тебе свобода, глупая женщина? Сама не знаешь, чего хочешь!
— Господин мой, я мечтаю о тихой, спокойной жизни…
Он не ответил. Надев тогу, направился к двери. Тукция вскочила, заломила руки.
— Уходишь? — ухватила его за тогу. — Не хочешь меня? Так зачем же ты пришел?
Патриций обернулся к ней с угрожающим движением, глаза его потемнели от гнева:
— Не кричи! Слышишь? Замолчи, дерзкая простибула! Или хочешь, чтобы я ударил тебя?
Она отпустила тогу и молча смотрела на него.
— Нет у меня никого в Риме, — с отчаянием вымол вила она, — только ты, господин! Когда я увидела тебя на Делийском мосту, сердце взыграло в моей груди, и я сказала себе: «Вот идет мой владыка, мой единственный, любимый». И я радовалась, так радовалась… А ты уходишь… О, побудь со мной еще, заклинаю тебя богами! Иначе не будет тебе удачи в походах и битвах!..
Побледнев, патриций вернулся. Он был суеверен, и мысль о несчастьи потрясла его.
Тукция помогла ему снять тогу, тунику и обувь. А потом бросилась на ложе, протянув к нему руки.
XXV
Назначение Мария было страшным ударом для Метелла, но неприятное известие смягчалось пожалованием ему прозвища Нумидийского. Метелл знал, что он заслужил это трудом и победами, но было обидно, что Марий, которого он выдвигал все время и которому покровительствовал, осмелился очернить его в глазах народного собрания.
«Итак он безбожно лгал, уверяя меня, что оклеветан, — думал он, быстро шагая по шатру, — а ведь он меня одурачил, вырыв мне яму и предательски столкнув в нее. О, если б я его не отпустил в Рим, ничего бы не случилось!»
Он приказал рабам укладывать вещи, передал начальствование над легионами легату Рутилию Руфу и, уезжая, сказал:
— Слушай, Публий! Придет этот мохнатый плебей — сдашь ему легионы.
Марий не замедлил прибыть во главе волунтариев и союзнической конницы, которую сумел склонить на свою сторону обещанием гражданских прав.
Начались сражения с гетулами, взятие городов, бесцельные походы. Римские легионы находились в кольце неприятеля. И не успевали они пробиться, как враг окружал их вновь. Лишь теперь понял Марий всю ответственность, взятую на себя, и оценил плодотворную деятельность Метелла. Он опасался поражения легионов: враг нападал неожиданно, римское войско несло большие потери.
Нумидийские перебежчики доносили, что Югурта и Бокх стягивают все силы — медлить было нельзя, иначе разгром римлян стал бы неминуемым.
Марий был мрачен, неразговорчив — видел, что обещание, данное в народных комициях, взять в плен Югурту едва ли выполнимо, и сожалел, что тщеславие завело его так далеко.
Он ходил перед шатром, ударяя себя прутом по калигам, и ворчал.
Подошел Сулла.
— Дозволь, вождь, отбросить неприятеля. Я пойду на него с одним легионом и несколькими турмами всадников…
— Не шути! — раздраженно крикнул Марий. — Ты, не бывавший в боях, хочешь отбросить войска двух царей?
— Вождь, доверься мне!
— Твое хвастовство переходит в наглость, квестор! Но если ты этого хочешь, помни: постигнет неудача — пойдешь под суд!
Бокх лично начальствовал над мавританской конницей. Он наступал на правом, Югурта на левом фланге. В центре неприятельских войск находились боевые слоны, возбужденные пойлом из смеси вина и рисового отвара.
Отрядив когорту, которой он приказал зайти в тыл слонам и стремительно ударить по ним, Сулла разделил легион на две части: большую послал против Бокха, а меньшую — против Югурты.
Сначала легионарии подались было под бешеным напором нумидийской пехоты и конницы, но когда Сулла схватил знамя с серебряным орлом и бросил в гущу неприятеля, — воины поспешно возвратились. Начался жестокий бой. Несколько раз знамя переходило из рук в руки; воины дрались с невероятным мужеством, потому что потерять знамя в бою считалось величайшим позором. Легионарии гибли, на помощь прибывали новые отряды, и римлянам удалось наконец отбить серебряного орла.