— Пощади, пощади! — закричал он в ужасе. — Накажи, как хочешь, но не бей, господин!
Сулла усмехнулся:
— Кто ты?
— Плебей.
— Чем занимаешься?
— Подручный скорняка.
— Кто научил тебя песне?
— Все поют, и я запел… Я не хотел оскорбить госпожу, клянусь Юпитером!
Сулла кликнул рабов:
— Раздеть его донага и завязать рот!
Певец вскочил:
— Господин, пощади, умоляю тебя именем твоей супруги!
Отчаяние исказило его лицо. Он растолкал рабов и бросился к двери, но Сулла загородил ему дорогу. Обезумев, плебей ударил консула в грудь с такой силой, что тот пошатнулся. Плебей распахнул дверь. Но вдруг тяжелый удар обрушился ему на голову, и он потерял сознание.
Очнувшись, плебей беззвучно зарыдал. Нагой, с туго зажатым ртом, связанный по рукам и ногам, с окровавленной головой, он лежал на полу атриума и смотрел сквозь слезы на консула, беседовавшего с супругою.
Стеня от жестокой боли в суставах и напрягая все силы, он медленно перевертывался со спины на живот, опять на спину, пока не докатился до ног Метеллы.
Она жалостливо взглянула на него и шепнула, повернувшись к мужу:
— Люций, не простить ли нам его?
Сулла засмеялся.
— Я не понимаю тебя…
— Он молод и глуп. Вот почему оскорбил меня.
— А меня, консула? Жена магистрата должна быть безупречна!
Она закрыла лицо руками и направилась в таблинум, но он остановил ее:
— Первый удар за тобою.
Побледнев, она взяла бич и легонько ударила плебея, но бич, казалось, прилип к спине; она рванула его, и крючки, вырывая мясо, закачались перед ее глазами.
— Как бьешь? — воскликнул Сулла и, вырвав у нее бич, взмахнул им изо всей силы.
Плебей, подпрыгнув на полу, привстал, но тотчас же грохнулся в беспамятстве.
— Эй, вы, — крикнул господин рабам, — облить его холодной водой и…
Задумался.
— …освободить, простить, — подсказала Метелла.
— Нет, — воспротивился Сулла, — мне некогда возиться с лишним врагом. Их и так у меня много.
— Что же прикажешь? — спросил один из невольников.
— Обезглавить, а труп бросить в Тибр.
VII
Метелла больше всего любила удовольствия и наряды. На пиршествах она блистала баснословно дорогими одеждами, заказанными у лучших портных Эллады, и когда появлялась в них, сверкая драгоценными камнями и жемчугом в волосах, жены сенаторов и всадников сходили с ума от зависти.
Красивая и привлекательная, она знала, что нравится мужу.
Сулла наблюдал за нею — развратница стала верной женою. Это радовало его, но он, холодный и равнодушный, принимал все как должное: и внимание жены, и ее любовь, и безукоризненное поведение. Никогда не вспоминал он ее прошлого, никогда не говорил с ней резко или грубо, и если иногда повышал голос, она подчинялась ему, стараясь угодить во всем, и целовала его руки, как рабыня, невзирая на строгий запрет мужа.
Зная о пристрастии Суллы к пирам, Цецилия часто устраивала их, тем более, что и ее самое они развлекали.
Приближался день ее рождения, и в доме готовились к празднеству.
Сулла решил пригласить самых близких друзей и знакомых.
В этот день Метелла обходила дом в сопровождении Ойнея, заведующего хозяйством. Это был лысый грек, раб-атриенсис, [24] прослуживший в этой должности более тридцати лет при жизни Марка Эмилия Скавра..
Обширный атриум сверкал. Мифологические картины на стенах блестели свежей краской, кресла и биселлы были установлены на пушистых коврах, а в таблинуме столы, прикрепленные к стенам, устланы пурпуром с изображением нагих дев, напоминающих о молодости; вазы с дорогими цветами стояли на треножниках и круглых столиках.
В кухне повар потел и суетился у огромного, ярко пылавшего очага, кричал и драл за уши медлительных помощников; эфиопы-истопники, переругиваясь, носили дрова; служанки-delicatae перекликались в кубикулюмах на варварских наречиях; брадобреи, завивальщицы волос были готовы по зову господ к их услугам.
Метелла осталась довольна порядком, и, поблагодарив грека, протянула ему руку. Тот поцеловал, преклонив колено.
— Давно ты уже у нас, Ойней, — сказала госпожа, — ты верно служил старому господину, и я хочу наградить тебя…
— Госпожа моя, лучших хозяев, чем ты и твой покойный супруг, я не встречал в жизни…
— Я хочу отпустить тебя на волю…
Радость сверкнула в черных глазах Ойнея.
— Пусть воздадут тебе боги за твою милость, госпожа! — воскликнул он. — Но куда я поеду? Что буду делать? Родины у меня нет… То, что было, лежит в развалинах… Отечеством моим стал Рим…