Они добрались до острова Керкины, где оставались до получения благоприятных вестей из Рима: консулы опять начали между собой борьбу, и Цинна, изгнанный из Рима после уличного боя, собирал наспех войско в разных областях Италии, чтобы возобновить войну.
— Слава богам! — воскликнул Марий и принес благодарственную жертву. — На Рим! На Рим! И теперь, думаю, уже навсегда. Рыжий пес отправился против Митридата, а Цинна — популяр и верный коллега.
Взяв с собой отряд, состоявший из мавританской конницы и италийских беглецов, он сел с ними на корабль и высадился в Теламоне, надеясь значительно увеличить свое войско невольниками, которые встречались на каждом шагу (все работы в Этрурии исполнялись ими).
— Дарую свободу всем рабам, — объявил Марий и разослал гонцов в глубь области.
Слава его имени носилась над Этрурией, и земледельцы, пастухи и невольники сбегались к нему толпами. Отбирая наспех самых сильных, он приказывал трибунам обучать их, а сам отправился собирать корабли.
— У нас сорок вооруженных трирем, — сказал он, возвратившись после долгого отсутствия, — и мы можем начать борьбу. Присоединимся же к нашему дорогому коллеге Цинне — да хранят его боги!
Он послал к Цинне Мульвия, повелев сказать, что признает его консулом и готов ему подчиниться.
Мульвий не замедлил вернуться с ответом.
«Отправляя тебе фасции и знаки консульского достоинства, — писал Цинна, — прошу тебя принять звание проконсула и немедленно ехать ко мне».
Марий засмеялся — смех семидесятилетнего старика, дикого, взлохмаченного, не стригшегося со времени бегства и одетого в рубище, был страшен.
— Мне, изгнаннику, фасции и все эти знаки? — прошептал он. — Мне, нищему, эти детские побрякушки? Видите, боги? Я жажду сурового возмездия, хочу упиться кровью подлых оптиматов, этих псов и свиней, и когда они будут уничтожены, я примусь сооружать новое здание — ха-ха-ха! — царство Сатурна, на страх угнетателям!
Он злобно сжал губы и, взобравшись с помощью Мульвия на лошадь, медленно поехал к Цинне, размышляя, как наказать римлян, не поддержавших его во время борьбы с Суллою.
XXI
Ненависть к Сулле терзала Мария.
«Не остановлюсь ни перед чем, — думал он, сидя в шатре рядом с Цинною, — все разрушу, а оптиматов истреблю, как мышей и крыс! Сто раз ошибался, сто раз упускал возможность совершить переворот, но теперь не пожалею и жизни…»
Его сын сидел тут же, пил медленными глотками вино и беседовал вполголоса с Цинною.
— Итак, отец, — обратился он к Марию, — все сделано: твои корабли отрезали подвоз хлеба в столицу, много приморских городов занято, а Остия разграблена и большая часть населения перебита. Почему же мы медлим?
— Мы должны перекинуть мост через Тибр, — ответил Марий. — Работу закончат через два дня, а к этому времени подойдут самниты.
Марий и Цинна, согласившись удовлетворить требования самнитов, отвергнутые сенатом, ожидали обещанных подкреплений, и хотя Серторий находил притязания союзников чрезмерными, пришлось их принять. Переговоры вел сам Цинна. Он обещал Телезину, прибывшему во главе самнитского посольства, дарование гражданских прав, возвращение захваченной военной добычи, пленных и перебежчиков.
Самнитская конница появилась перед лагерем Цинны на третий день.
Однако постройка моста затянулась, и легионы смогли выступить лишь спустя неделю.
В городе начался голод и моровая язва. Граждане гибли сотнями. Даже легионы Гнея Помпея Страбона, стоявшие у Колинских ворот, чтобы защищать Рим, подверглись опустошительной болезни: погибло около одиннадцати тысяч воинов и сам Страбон.
Накануне похода прибыло в лагерь сенатское посольство.
Цинна в консульской одежде сидел в шатре на курульном кресле и занимался делами. Возле него стоял Марий, усердно счищая мохнатыми пальцами грязь с тоги.
Выступил вперед старый сенатор. Заклиная Цинну богами, он просил пощадить жизнь граждан в случае падения города.
— Не довольно ли смут и кровопролитий перед лицом богов? Народ жаждет мира и спокойного труда, а борьба мешает земледельцам и ремесленникам. Будь милосерден, консул, к римлянам!
Цинна привстал:
— Неужели отцы государства считают нас убийцами? Разве мы не стремимся к благоденствию родины? И я заверяю сенат, что не буду причиною чьей-либо смерти.
— Поклянись!
— Нет. Пусть успокоятся отцы государства и отправляются с миром в город Ромула!
Марий молчал. На его суровом лице мрачно вспыхивали медвежьи глаза, губы кривились в злобную улыбку. Послы смотрели на него с испугом.