– Оставьте его, – произнес он, – нам пора ехать. Иначе мы рискуем вместе с Лагардером навечно остаться в этом ущелье.
Словно подтверждая его слова, над головами французов просвистели пули. Клевреты Гонзага не стали дожидаться следующего залпа и, вскочив на коней, помчались прочь из рокового ущелья. Раненый Таранн одной рукой держал поводья, а другой зажимал рану, из которой продолжала струиться кровь.
X
РАНЬИ
Как вы уже наверняка догадались, люди, откликнувшиеся на призыв Марикиты, были цыгане. Когда девушка была еще совсем маленькой, они с матерью исколесили немало дорог в повозках этого табора. Мать Марикиты была знаменитой предсказательницей, ее прорицаниям верили не только сами цыгане, но и знатные испанцы.
Известно, что цыгане свято чтут свои традиции. Века идут, а жизнь их не меняется. Они постоянно кочуют с места на место, из страны в страну, из города в город, распевая одни и те же протяжные песни. Никто не знает, откуда они взялись, а сами цыгане ревностно хранят тайну своего происхождения. Особой тайной окружены у них главные события в жизни человека, те, которые у христиан опекает церковь: рождение, брак и смерть.
Мариките угрожала опасность; на языке, понятном только тем, в чьих жилах течет цыганская кровь, она призвала на помощь своих соплеменников, и те явились защитить ее.
Повозки, запряженные тощими одрами, образовали полукруг. Цыганские кибитки заслуживают отдельного описания. Под драными и выцветшими полотнищами невозможно укрыться ни от палящего солнца, ни от пронизывающего ветра, ни от проливного дождя. Зато в них чего только нет: ковры, кастрюли, чашки, ложки, баночки с бальзамами для лечения ран и приворотными зельями, высушенные лягушачьи лапки и змеи, разнообразные амулеты, кости, карты и прочие магические предметы, необходимые для предсказания судьбы и ворожбы.
В самой большой и удобной кибитке на возвышении из дорогих тканей сидели вожак и самая старая женщина в таборе, почитавшаяся как колдунья. Вокруг были небрежно разложены серебряная и медная посуда, дорогая утварь, блестящие безделушки. Седые волосы длинными прядями обрамляли изрезанное глубокими морщинами лицо колдуньи; рот ее напоминал оскаленную волчью пасть.
Цыгане, явившиеся на зов Марикиты, принадлежали к племени изгоев. Великая каста цыган извергала из своих рядов тех, кто осмелился нарушить брачный обычай, или, говоря языком европейцев, отважился на мезальянс. Ибо, если цыганская девушка выходит замуж за чужака, она и ее семья тотчас же превращаются в изгоев: лишаются прав на защиту и на причитающуюся им часть добычи, не смеют посещать всеобщие собрания. Они, словно пораженные проказой, безжалостно отторгаются табором.
Так иудеи до сих пор противятся бракам с христианами, а среди католиков долго бытовало предубеждение против брачных союзов между дворянами и простолюдинками. Те, кто пренебрегал мнением общества, обрекали себя на участь, равносильную гибели.
К счастью, времена изменились; сегодня все народы смешались, а мир все такой же – не лучше и не хуже.
Цыгане, изгнанные из своих племен, быстро объединились между собой, чтобы в трудную минуту помогать друг другу и защищаться от вчерашних собратьев и своих извечных врагов – христиан.
Цыгане-изгои сохранили все прежние обычаи, кроме одного: они были терпимы к чужакам и не требовали от них отказываться от своей веры и своих привычек. Впрочем, тех, кого в цыганский табор приводила любовь, обычно не интересовали вопросы религии. Дети, рожденные от таких союзов, также находились под защитой табора. Когда же девушка-цыганка покидала племя ради чужака – мужа или возлюбленного, – она всегда имела право вернуться, не боясь, что соплеменники ее не примут.
Цыгане-изгои именовали себя раньи, а так как Марикита имела отца-католика, то она тоже была раньи. У раньи были свои песни, одну из которых и услышала девушка в тяжелую для себя минуту.
Весь табор, включая женщин и детей, столпился вокруг юной цыганки, склонившейся над Лагардером. Скорее всего, стремительно бросившись на помощь соплеменнице, раньи рассчитывали извлечь выгоду и для себя, очистив карманы ее врагов. Но враги бежали, а на земле остался лежать лишь чужак-христианин, который вот-вот должен был умереть.
– Кто этот человек? Он твой муж? – спросил Марикиту предводитель, рослый загорелый мужчина с посеребренными сединой висками.
В прежние времена девушка боялась его как огня. Но сейчас в ней не было страха; она подняла голову и ответила:
– Это мой брат…
– Ты никогда не говорила нам, что у тебя есть брат. Мы не знаем его…
– Я сама не знала о его существовании…
– Почему он не похож на тебя?
– А разве он сын моей матери? – дерзко ответила она вопросом на вопрос. – И вообще, какое тебе дело до того, кто он? С каких это пор раньи перестали принимать к себе чужаков? Я ручаюсь за этого человека: он не причинит нам зла. А я росла вместе с вами! И разве моя мать была не из твоего табора?
– Ты права… Твоя мать кочевала с нами, значит, ты имеешь право на нашу защиту… Скажи нам только, как зовут этого человека.
– Зачем вам его имя?
– Он испанец?
– Француз.
– Значит, враг…
– Для нас не существует границ…
– Я же не сказал, что он враг Испании: это меня не касается… Но в его стране вешают наших соплеменников…
– А в Мадриде инквизиция подвергает их пыткам и сжигает…
– Ты что, считаешь, что ты умнее всех? – проворчал предводитель, нахмурив брови.
– Нет, я просто говорю то, что думаю… и говорю правду…
– Твой брат умер; ты хочешь, чтобы я дал тебе рубиду?[4]
Опустившись на колени, Марикита приложила ухо к груди Лагардера и услышала слабое биение его сердца.
– Он жив, – ответила она, – значит, его можно спасти… Если вы не хотите мне помочь, тогда оставьте меня здесь, я сама позабочусь о нем.
– С каких это пор раньи бросают своих раненых без помощи – возмутился предводитель.
– Но этот человек не ваш, вы сами только что это сказали.
– Раз ты защищаешь его, значит, сейчас он один из наших. Хватит спорить, давай лучше спросим колдунью, умрет он или его можно вылечить.
Марикита расстегнула мокрый от крови камзол Анри. На груди возле самого сердца зияла колотая рана. Если бы шпага Носе прошла на два дюйма ниже, Лагардер бы уже не нуждался ни в чьих заботах.
– Судьба сберегла его, – заметила одна из женщин.
– Ты видишь медальон, который он носит на груди? – спросила ее другая. – Смотри, как искорежена оправа; удивительно, как еще портрет сохранился.
Алчные взоры уставились на оправленный в золото портрет девушки, в которой Марикита сразу же узнала мадемуазель де Невер.
– Она спасла его, – прошептала девушка. – Любовь оказалась сильнее смерти!
Этот медальон на золотой цепочке Аврора в присутствии матери сама повесила на шею Анри в тюрьме Шатле, где Лагардер, приговоренный к смерти Огненной палатой, ожидал исполнения приговора. Неужели он больше никогда не увидит ту, чье изображение носит у самого сердца?
Колдунью звали Мабель. Это была та самая старуха, которая когда-то стерегла маленькую Аврору в палатке цыганского вожака в долине горы Баладрон и которую Флор усыпила, чтобы во сне выведать у нее, куда цыгане бросили опоенного сонным зельем Лагардера.
Уже тогда Мабель считалась старухой, и время только добавило морщин на ее чело. Она приказала подвести ее кибитку поближе к раненому и со своего возвышения долго разглядывала лежащего без сознания шевалье. Облаченная в причудливые лохмотья, со спутанными волосами и пергаментно-желтой кожей, она выглядела отталкивающе, но движения ее были исполнены величия.
– Он красив, – наконец вымолвила она. – Он мертв?
– Нет, матушка, – ответил кто-то. – Девушка говорит, что он выживет.
– Чем его ранили?
– Он получил ужасный удар шпагой, однако лезвие не задело сердца.
– Помогите мне спуститься; я хочу получше разглядеть его.
4
Рубидой у цыган называется телега, в которой перевозят покойников, она вся черная, и цыгане никогда не ездят в ней.