Глава 6
Волошин
Вскоре после появления статьи в «Утре России» Волошин пришел в Трехпрудный переулок – незваным гостем, знакомиться. В этом приходе проявилась редкая цельность этого человека, который не считал возможным «отделять книгу от автора ее, слово – от голоса, идею – от формы того лба, в котором возникла она, поэта – от жизни…».
В цветаевской прозе «Живое о живом»:
«Звонок. Открываю. На пороге цилиндр. Из-под цилиндра безмерное лицо в оправе вьющейся недлинной бороды. Вкрадчивый голос:
– Можно мне видеть Марину Цветаеву?
– Я!
– А я – Макс Волошин. К вам можно?
– Очень!»
Он принес с собой статью, о которой до тех пор Цветаева ничего не знала. Их первая встреча продолжалась более пяти часов подряд. Так было положено начало одной из самых значительных дружб, которыми судьба наградила обоих.
К моменту встречи Волошин чуть не вдвое старше Марины: ей – девятнадцать, ему – тридцать три. За плечами старшего – насыщенно и пестро прожитая жизнь: участие в студенческих беспорядках, ссылки, путешествия по странам Европы, споры в парижских кафе, множество знакомств и дружб с русскими и французскими художниками, литераторами, учеными – и известность как автора ярких парадоксальных статей о литературе и искусстве. Волошин регулярно печатается в виднейших изданиях, но первая книжечка его стихов – а он еще и поэт! – выйдет только весной того же 1910 года, когда они встретились с Мариной.
Чуть ли не ежегодно, вплоть до середины 1916 года, Максимилиан Александрович кочует из России во Францию и обратно, перемежая Париж, Петербург, Москву и Коктебель, пустынное местечко на восточном побережье Крыма, где у него свой дом.
В русских литературных кругах отношение к Волошину неустойчиво.
Когда в 1903 году его впервые «открывали» в Петербурге и Москве, «русского парижанина» окружала почти всеобщая влюбленность. Он покорял мастерством блестящего рассказчика, фейерверком парадоксов, умением слушать и талантом примирять спорящих. Андрей Белый был восхищен его способностью быть своим в самых разных кругах; Блоку в его петербургской квартире на Галерной Максимилиан Александрович читает Катулла, изумляя хозяина дома превосходным знанием языков и мировой поэзии…
Но Волошин был слишком нестандартной личностью, чтобы удержать надолго всеобщую влюбленность. Со временем его склонность к парадоксам, сама широта его увлечений и интересов начнут многих раздражать. Это в Англии умели восхищаться парадоксами Оскара Уайльда и Бернарда Шоу – в России всякая непохожесть быстро вызывает подозрение: да не юродивый ли? Людям, нестандартно чувствующим и думающим, испокон веков тут неуютно. И к Волошину начинает прилипать репутация оригинала во что бы то ни стало. Когда же он осмелится (уже в 1913 году) поддержать молодых художников-футуристов, его попросту перестанут печатать в России.
Публицист и драматург Амфитеатров, раздраженный одной из статей Волошина, публикует в газете «Речь» в 1908 году грубый фельетон, где выставляет критика типичным представителем парижской богемы. Еще один фельетон – популярного журналиста Власа Дорошевича – был назван попросту «Декадент». Не удержался и Саша Черный, припечатав критика прозвищем Вакс Калошин.
Но и среди людей, близких Максимилиану Александровичу, нет понимания. Умная и наблюдательная Евгения Герцык, в числе друзей которой были Бердяев и Шестов, находила странной «эстетическую прожорливость» своего друга; ей казалось, что он с одинаковой жадностью глотает несовместимое, не ища синтеза и смысла. Синтез и смысл оставим на совести Герцык. Но вот его интересы и авторитеты, которые позже перечислил сам Волошин, вспоминая себя в эти годы: Ницше, Владимир Соловьев («Три разговора»), Штейнер, теософия, буддизм, католичество, оккультизм, Реми де Гурмон и другие французские поэты и теоретики… Было чему изумиться.
Маргарита Сабашникова, еще не разведенная тогда жена Волошина, чьи слова ранили его больше, чем чьи бы то ни было, тоже упрекала за частую смену любимых идей и теорий: