31-го русского января 1921 года. <31/12 февраля>
Борюшка!
Вот Вам занятие на дорогу: учитесь читать почерк так же как душу — тогда нам с Вами никогда не расстаться.
Борюшка, такого, как Вы у меня еще никогда не было.
— Помню Ваш первый приход — в упор: — Как мне Вас называть? — «Марина, какое хорошее имя, не надо отчества…».
— Умник и смелое существо.
— И мой ответ — и удивленный и одобряющий: — «Зовите как Вам удобней — как Вам приятней».
Борис, мне легко с Вами. Наша последняя встреча — пробный камень. Если бы я могла отойти от Вас — то только сегодня — не знаю, в каком часу утра. Но я не смогла — не отойду — я помню Ваш голос и Ваши слова — Вашу тихую — потом — нежность. Над Вами и мной один закон: наши собственные человеческие недра.
Вы добры — и творчески добры: доброта как очарование, доброта — как сила. И поэтому — Борис — умоляю не будьте вьючным животным для Ш<аховс>ких и К (это — я — говорю!!!) — они этого не поймут, для них доброта — выгода и скупость, пошлите их <к> черту — в их родовые поместья — на том свете!
Человек, который может пользоваться Вами — дурак и подлец.
Дурак — ибо от Вас можно взять несравненно больше, чем силу Ваших рук, — то, что я беру: душа! —
Подлец — ибо из добровольного открытого дара делает Вам же невылазный долг.
Думайте о своей душе, Борис, не разменивайтесь на копейки добрых дел недобрым людям, единственное наше дело на земле-Душа.
Я знаю, что Вы широки: Вам ничего не жаль — на всех хватит (знаю, ибо я такая же! Но мне вчуже обидно: Вам, Боренька, цитирую Царь-Девицу — не ковры расшивать, а дубы корчевать.
Встреча с Вами имеет для меня большое моральное значение: лишнее подтверждение главенства человеческого закона над всеми другими — людскими! — вера в человеческое бескорыстие, в любовь «Не во имя свое — мы одной породы, только я гибче Вашего и во мне больше горечи».
— Нужно же, чтобы первый человечий человек, которого я встретила после С<ергея> был к<оммуни>ст!
О Вашем к<оммуни>зме, Боренька, клянусь Богом — та же история, что с Ш<аховс>кими.
Вам дан величайший дар в руки, — живая душа! — а Вы отдаете ее в никуда, тысячам, которых Вы не знаете и отдаете не по вдохновению — выйдя на площадь — или — лбом вперед — в бой! — а по приказу, по повестке, катясь по наклонной дороге — по расшатанным рельсам — чужих слов и воль!
Я понимаю: идти мимо дому где пожар — и бросаться, я понимаю: идти мимо дому где нет пожара — и зажечь! — но сам — один — на свой страх и совесть — без обязательства завтра и послезавтра — и так до скончания дней — тушить и поджигать.
Борис, Вы творческий человек, Вы должны быть один.
Вы скажете: Вас любят, в Вас верят. Но кого? — Кому? — к<оммуни>сту или человеку в к<оммуни>сте? Ах, Борис, любовь и вера при Вас останутся.
Хочу от Вас самого большого: упорного труда не во имя свое (шкуры!) а во имя Его (Духа!). Чтоб он один был над Вами Царь и Бог.
— Хочу от Вас одиночества — роста в молчании — вечных снегов Духа!
Милый мой мальчик — (простите за прорывающееся материнство, — но так очаровательно 28-ми лет от роду иметь 24-летнего сына! и такого роста еще! — Горжусь!) — милый Борюшка! — вижу как Вы читаете мое письмо: Ваш ослепительный — отвесом — лоб с крупным бараньим завитком (классический большевистский вихор! — и вихрь!) — и недоуменно — напряженно — сжатые брови.
Вы ничего не понимаете — немножко злитесь — и ничего не слышите вокруг.
Не злитесь! — осилив мой почерк, Вы осилите весь Египет с его иероглифами.
<Приписка для сестры Ольги Бессарабовой>: «Письмо Maрины не дописано и без подписи.
Это письмо очень хорошо проясняет основы наших отношений».
Москва, 2 февр<аля> 1921 г. Сретение <15 февраля>
<…> А хотите слово — ко мне — Бориса? — Марина, ведь Вы — Москва… (Пауза.)… странноприимная!
50
Марина Цветаева — Борису Бессарабову. 31-го русск<ого> января 1921 года. — Текст письма переписан Б. Бессарабовым в его письме к сестре О. Бессарабовой.
По одной версии, письмо (неоконченное и без подписи) случайно передала Бессарабову Анастасия Цветаева с книгой, в которую оно было вложено. Борис сообщил об этом Цветаевой, она сказала, что он может оставить письмо у себя и «что оно имеет полную силу». Бессарабов включил его в письмо к Ольге от 4 июня 1921 г.: «С этим письмом я посылаю тебе копию с письма Марины ко мне, но попавшее мне случайно, и она об этом не знает. В книге, которую мне дала читать Ася — свою вещь: "Королевские размышления", изданные в 1915 году, принадлежащей Марине, с надписью Асе.
В таких случаях, а он один в моей жизни, я не счел возможным не прочесть его. Мой фатализм — оправдание! Копию его я шлю для этого, чтобы ты окончательно убедилась в Марине и ее отношении ко мне с первых наших встреч.
Отдавать его подожду до отъезда и думаю, что она оставит его у меня».
Подругой версии (видимо, ошибочной), о которой пишет Бессарабов в воспоминаниях: «В середине февраля 1921 г. меня включили в инспекцию жел<езно>дор<ожных>. войск по IV отделу ЦУПВОСО при Р.В.С.Р. для проверки и инструктажа по политической части> ж<елезн>д<орожных> войск, дислоцированных на западе.
В дорогу я получил от Марины Цветаевой письмо, помеченное так: «31 русское января 1921 года».
Подлинник этого письма находился в квартире Дмитрия (Мити) Марченко — самого близкого друга Бессарабова с гимназии (Марченко был секретарем Постышева, в начале в войны пошел в ополчение и погиб). Бессарабов был мобилизован. В его отсутствие архив частично погиб (1941–1943 гг.).
Об автографе стихотворения, подаренном ему Цветаевой, Бессарабов писал Ариадне Эфрон в письме от 31 июля 1966 г.: «Стихотворение "Большевик" было написано Мариной в книжечке ее стихотворений "Волшебный фонарь", переплетенной в темно-бордовый бархат, которую она мне подарила со своим автографом — текстом стихотворения "Большевик". Эту чудесную книжечку кто-то у меня зачитал во время моей тяжелой болезни — тропической малярии».
51
Марина Цветаева — Евгению Ланну. Москва, 2 <февраля> 1921 г. Сретение 15 <февраля> — Печ. по: Записные книжки. Т. 2. С. 250–252.