Какая изумительная Анна Андреевна! Я счастлив, что ее увидел. Я очень люблю ее стихи, и они меня во многом воспитали.
— Вы не разочаровались в ней живой?
До головокружения очарован ее образом, ведь она изумительный человек. Она принадлежит к тем, кого раз увидишь, — забыть невозможно. Это бывает редко.
— Да, я Анну очень люблю, она очаровательный человек. Я ее знаю с детства, ведь мы с ней лучшие подруги — росли вместе.
Валерия Сергеевна — очаровательная женщина. Она была вправе говорить все. У нее был «страшный суд» над нами — юношеством.
— Где вы, русская молодежь? С кем вы? Чем вы заняты?.. Что вы смотрите на умирающую Россию? Ведь вы губите все то, что нами взращивалось жизнями. Сколько великих русских умов, вышедших в мировую науку и культуру, погибло и гибнет от ваших заблуждений. Почему наши русские дети гибнут с голоду, а сын Зиновьева и его жена не могут жить даже в особняке, потому что там сыро, а необходимо им — дворец, ведь сын и жена правителя! И кого же? Просто жида, нисколько не связанного с нашей культурой, которому наплевать на всех, Вас и нас. Ведь жиды всегда жидами останутся. А вот мы идем от Анны… Вы видели ее второго мужа? Ведь это знаменитый, известный всему культурному миру, и у нас, и за границей, ассиролог! А он загнан этими жидами в подполье, без куска хлеба сидит всегда и не может оправиться от туберкулеза, который получил от сырости. Чем он хуже жиденка Гришки Зиновьева, купающегося в молоке, харкающих кровью матерей и жен рабочих. Ведь они вас клянут! Ведь вы все преступники!
Я хочу от вас, русского юношества, трезвости и готовности исполнить свой Святой долг! Вы должны уйти из этой заразы жидовского цинизма!
Мы дошли, Бор<ис> Ал<ександрович>. Вы знаете что? Пойдемте-ка я Вас покажу своему мужу[75]. Мне очень хочется, чтобы Вы его посмотрели, а он — Вас и чтобы Вы посмотрели, как я живу, чтобы Вы не думали, что во мне говорит зависть к кипам, устроившим себе пир во время чумы.
— Вот, Вячеслав, я привела Бор<иса> Ал<ександровича> показать тебе. Он приехал из Москвы, и мы сейчас пришли от Ан<ны> Андр<еевны>. Он привез ей письма от Цветаевой-поэтессы — помнишь, что Анне написала 11 стихов.
Мы в это время мы долго жмем друг другу руки и в упор смотрим в глаза и в начале улыбки превратились в радостный смех, с которым мы прошли прямо в столовую пить чай и ужинать. И просидели до 4 ½ ч. утра. На сон мне Вал<ентина> Серг<еевна> сказала.
— Я глубоко верю, что вы кончите нашими баррикадами.
5 апреля 1921 г. Петроград
Мне было очень интересно, смогу ли я встретиться с Анной Андреевной не только как с поэтессой, но и как с человеком. Мне было интересно заглянуть в ее душу и ощутить ее во всю ширь.
Меня значительно смущало отсутствие во мне знаний литературы и поэзии, и очень пугало, если это послужит препятствием к нашей встрече. Меня успокаивало только одно, что во мне есть то, что многие не умеют отдать своему собеседнику — это свою душу и свое внимание к душе собеседника.
С этими мыслями я подошел к дверям кв<арти>ры Ан<ны> Андр<еевны>.
— Войдите! (Ан<на> Андр<еевна> лежит в неглубоком кожаном диване в левом углу комнаты слева от двери. В большой яркой шали, она приподнялась, облокотившись на левую руку и поздоровавшись со мной, опять прилегла на парчовую подушку.)
— Извините, Бор<ис> Ал<ександрович>, — я сегодня устала и решила прилечь отдохнуть. Хорошо, что Вы пришли. А я Вас ждала немного раньше.
(Комната была залита светом заходящего солнца, и желтые лучи его падали через большое окно прямо на Ан<ну> Андр<еевну> и глубокое кресло, стоявшее у столика перед диваном, в которое я тихо опустился.)
— Ан<на> Анд<реевна>, а я вчера был у Срезневских и познакомился с очаровательным Вяч<еславом> Вячесл<авовичем>. Знакомство наше было преинтереснейшим. Валер<ия>. Сергеевна решила, что меня нужно показать Вяч<еславу> Вяч<еславовичу>. Мы разговаривали до 4-х час<ов> утра, и я остался у них ночевать. Мне больше всего понравилось в конце нашего разговора заключение Валерии Сергеевны — она пришла к заключению, что я кончу «нашими» баррикадами.
— Как же это случилось? Валя мне даже не позвонила об этом. О чем же вы говорили и как все это произошло?
Я кратко передал наши разговоры и все, что было.
— Да! Валя всегда очень увлекается разговорами на эти темы. Ее интересуют все события, и она горячо и открыто спорит с профессорами-коммунистами о тех несуразицах, которые происходят с нашей страной.
76
A.A. Ахматова — М.И. Цветаевой
Петроград. 1921
Дорогая Марина Ивановна, благодарю Вас за добрую память обо мне и за иконки. Ваше письмо застало меня в минуту величайшей усталости, так что мне трудно собраться с мыслями, чтобы подробно ответить Вам. Скажу только, что за эти годы я потеряла всех родных, а Левушка после моего развода остался в семье своего отца. Книга моих последних стихов выходит на днях, я пришлю ее Вам и Вашей чудесной Але. О земных же моих делах, не знаю, право, что и сказать. Вероятно, мне «плохо», но я совсем не вижу, отчего бы мне могло быть «хорошо».
То, что Вы пишете о себе, и страшно и весело. Желаю Вам и дальше дружбы с Музой и бодрости духа, и, хотите, будем надеяться, что мы. все-таки когда-нибудь встретимся.
Целую Вас.
Ваша Ахматова» (РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 3. Ед. хр. 140. Л. 1.) Впервые опубликовано: Марина Цветаева. Поэт и время. М., 1992. С. 99.
В черновике своего письма к Ариадне Эфрон от 28 июля 1969 г. Б.А. Бессарабов, комментируя недавно вышедшие воспоминания Миндлина о Цветаевой, в которых рассказывалось о встрече с Ахматовой и передаче ей иконки, писал: «В своих воспоминаниях о Марине — Миндлин в двух местах упоминает красноармейца Бессарабова — это меня, конечно. Но Миндлин приводит ошибочные факты. Конечно, Марина Цветаева, узнав о моей командировке в Петроград (конец марта — первые числа апреля 1921 года), непосредственно после подавления контрреволюционного кронштадтского восстания, в дни, когда город был на военном положении — просила меня "лично в руки " передать от нее и 8-летней дочери Али увесистый конверт с письмом, стихами Марины и Али, посвященными Ахматовой, и иконкой, которой они благословляли Анну Андреевну, не будучи лично с ней знакомы. Марина, передавая мне этот пакет — письмо тщательно, вернее, крепко заклеенное, в стиле, ну, скажем художественного беспорядка, суетными комментариями. Конечно, никакой старинной шали, о которой пишет Миндлин, Марина мне не передавала. Поручения Ахматовой и просьбу Марины, я, конечно, выполнил и передал Анне Андреевне письмо — пакет с устными комментариями, ничего не убавив и не прибавив.
Видимо, Марина в письме-пакете хорошо написала обо мне Анне Андреевне и она, если меня встретила с чувством тревоги, то прочтя письмо в другой комнате, куда она вошла, извинившись передо мной для прочтения письма, то выйдя из соседней комнаты из двери в левом углу гостиной, была очень приветлива и, усевшись, подобрав под себя ноги на угловой глубокий мягкий диван, обитый темно-синим бархатом…» (письмо обрывается). Архив ДМЦ.
См. также в поздних воспоминаниях: «В те тревожные дни, полные бурных событий, в числе ряда поручений от москвичей, я имел письмо поэтессы Марины Ивановны Цветаевой для передачи лично в руки Анны Андреевны Ахматовой. Кстати, Марина Цветаева, как она сказала, по-честному предупредила, что в свое письмо она вложила иконку, которой она благословляет Анну Андреевну».