Был у тетки Веры Алексеевны Зайцевой (жена писателя Бориса Зайцева). Она старая генеральша — очень породистая[83] — и сказала, что будет очень и очень рада, если я у нее буду бывать.
Вот уже три места, где я смогу бывать в отдых от работ. — Очень этому рад.
Целую крепко Вас, дорогие мои. Скоро увидимся. Ваш брат — Борис.
Май 1921
После моего расставанья с Мариной прошло три с половиной года. Когда наша письменная связь упрочилась, она прислала мне через ехавшего в мои края (друга и поклонника ее стихов, служившего в Красной армии) Б.А. Бессарабова письмо с вызовом меня в Москву на работу, машинописный сборник стихов 1917-1921 годов. «Юношеские стихи»[85], мне посвященные, переправленный на старую орфографию (красными чернилами ее рукой) — и пуд белой муки — продать — на дорогу… <…>
Май 1921 года. Путь, загражденный раньше Гражданской войной, был свободен, но ехать мне с восьмилетним сыном пришлось девять суток. Ехали в теплушке вместе с другими, кому посчастливилось достать пропуск. Но мой пропуск был дан прямо до Москвы, а по пути, в Мелитополе, как сообщили слухи, требовали добавочного. Нас могли высадить — и куда бы мы делись, сорвавшись с места и не доехав до своего? Миг был страшен. Зажав в руке бумагу с магическим, словом «Москва», я пригнулась за ворохом багажа, прижав к себе сына, фонарный луч, шаривший по головам, скользнул мимо нас, мы облегченно вздохнули: беда миновала. Москва — наша! <…>
21-22 мая (в Николин день?) мы подъехали к Москве.
Поезд остановился за Рогожской заставой. Как помню я этот час! Ливень и то, как в просвете меж его струй блеснула искра купола Храма Спасителя, и снова его заволокло, и как мы чудом, на отложенные для этого гроши, наняли ломовика, в Москву ехавшего, и, взгрузив на него наш жидкий багаж (все, что могли поднять наши четыре руки, — остальное из уцелевшего скарба было брошено у друзей), — мокрые до нитки, мы въехали в еле видимую за струями ливня Москву.
Может быть, вспомнилось бы детство и отрочество, въезды осенью из Тарусы на знакомые улицы с золочеными вывесками кренделей у булочных и трактиров Садовой, но ливень, обращавший улицы в реки, отбивал память.
<…>…Комната совсем темна (это идут те минуты, которые Пушкиным: «…заря сменить другую спешит, дав ночи — полчаса…»).
Лежим, глаза в ночь. Марина говорит, я слушаю:
<…>…Борис Бессарабов (он не застал тебя, жаль), — ну, ты его тут увидишь — юный, мужественный, а румянец — детский, или, как бывает у девушек, «кровь с молоком». Настоящая русская душа! Так ко мне привязался! Красноармеец. Как понимает стихи! Друг. Все сделает, что, увидит, нужно. Редкий человек».
Состав инспекции: начальник — начальник жел<езно>до-р<ожных> войск Республики — тов<арищ> Скребнев, комисcap инспекции — я, главный инженер — Соловьев. Инспекция размещалась в мягком салонном вагоне. В моем распоряжении было два купе — служебное и бытовое. Скребнев был с своей женой.
Маршрут инспекции:
Ст<анция> Лозовая[86]. Я был занят шифровкой срочного донесения в Москву. Вагон с инспекцией передвигали по путям. Задвинули в гущу мешочников. Стук в купе. Товарищ Скребнев: «Тов<арищ> комиссар, срочно Вам надо заняться с толпой, окружающей нашу инспекцию, если хотите, чтобы мы уцелели…» Быстро спрятал шифр и пошел к выходу. Открыл дверь. Необозримое море разъяренной толпы мешочников, мужчин, женщин с детьми, братишек-матросов и армейцев в разных формах. Со мной на пороге, лицом к лицу, встретился невероятных размеров великан — братишка-матрос с гранатами за поясом. Я дал ему знак, чтобы он вошел в вагон. Привел его в свое служебное купе. Объяснил ему, что мы — инспекция по очень важным делам, и что этот вагон — наш временный дом на колесах, и что я как комиссар отвечаю за жизнь каждого из членов инспекции. Заполнить народом вагона я не имею права — меня расстреляют. Я могу лишь уступить свое личное купе четырем человекам — двум матерям с грудными детьми.
Братишка-матрос пришел в восторг и со словами одобрения пошел к выходу. Появившись на пороге вагона, он сделал энергичный жест рукой. Толпа затихла. Я сказал ему, чтобы он посадил близ стоявших к вагону 2-х женщин с детьми. Он молча взял ребенка у ошеломленной женщины и передал мне в руки. — Где твое барахло?.. — Вот, вот и вот… — указывает рукой мать. Матрос быстро перевалил через свое плечо несколько мешков и всунул в вагон женщину. Рядом с этой женщиной была другая мать с ребенком и мешками. Матрос точно повторил свою операцию на глазах у замолкшей толпы. — «На этом, товарищи, баста!.. — прогорланил матрос. — Тут едет очень важная комиссия военных».
83
Был у тетки Веры Алексеевны Зайцевой… Она старая генеральша… — Установить личность не представляется возможным.
84
Из воспоминаний Анастасии Цветаевой. —
85
86