По возвращении из Москвы три дня была занята докладом для врачебно-педагогического съезда в нашем санатории. Потом был этот съезд (кажется, 14 марта), интересно, что я набила на язык типун от всех слов, слышанных во время съезда: Обмосан, тубсекция, МОНО, здравотдел и т. д. — та-ра-бар-щи-на, аб-ра-ка-дабра.
Валя летом собирается приехать ко мне в Долгие Пруды и в Сергиев Посад.
Еду в Москву. В субботу 22 марта днем приехал Иоанн. Я была отпущена от работы. Мы ушли в лес, в поля, в деревне пили молоко. В Ивановском лесном монастыре недолго были у всенощной.
Вл<адимир> Андр<еевич> сделал гравюру: Флор<енский> за столом с книгой, в просвете деревья с корнями, у ног его маленький сфинкс и где-то как-то крыло — странно, но хорошо и все кстати. Постарается, чтобы и у меня был оттиск этой гравюры.
О работе с учениками в мастерских. О конкурсе памятника Свердлову[681]. Недавно был в Сергиеве на лыжах. На каждом шагу, на каждом повороте там — и вблизи и вдали, везде была я, даже удивительно. (Отвернулся. Глаза блеснули влагой.)
Уехал в 4 часа.
Совещание Педагогической комиссии Облмоссана с утра до 4 часов. Голова гудит от абракадабры и тарабара.
Поэма Ал<ександра> Викторовичах Роман Дани.
Диагноз Ал<ександра> Викт<оровича> об Иоанне (!)
Встреча с Всевой на вокзале — он ехал было ко мне, а меня понесло на Облмоссан. Милый, бедный мой Всевочка.
Шура и Ал<ександр> Викт<орович> приедут ко мне. Для Дани в деревне снимут комнату.
Как только сошла я с лесенки вагона на весеннюю солнечную и грязную платформу, подошел ко мне доктор Герцберг[682] (из Дома отдыха). Дорога в санаторий через лес. Европейски образованный человек, живой и интереснейший собеседник. Обрадовался воде в канаве — весна. Красива и умна его голова, чудесный голос, стремительная походка.
Я еще полна ощущением весны, жизни Сергиева Посада и Москвы. В Сергиеве поражает ощущение светлой, крепкой, кроткой и чистой духовной жизни, роста, пути, движения — в ряде милых и дорогих мне людей. И как страшно и горестно барахтанье в мелочах, склоках, вражде, подозрительности и во всех нелепостях жизни среди сотрудников санатория. Здесь живут, как на корабле дальнего плавания, и что-то накопилось здесь не проветренное, болотное, как в затоне.
Я знаю суровость быта жизни в Сергиеве, бедность, граничащую почти с нищетой по сравнению с благоустроенностью и сытостью санаторных работников. В Сергиеве есть свои тяжести и трудности жизни, но, в общем, какая-то светлая, высокая, духовная сила и как легко дышится… Как же так пусто, глухо и внутренне бедно живут здесь — медсестры, фельдшерицы, канцелярские служащие, массажистки и прочие медиц<инские> работники. Две учительницы — Юл<ия> Ник<олаевна> и Панна Алексеевна — люди, жаль только, что они не дружны. Порознь я им рада и охотно бываю в их обществе. Здесь почти не читают книг. И никто не интересен друг другу. И только жадное, ползучее, липкое любопытство, жажда сенсаций и какая-то ненужная, невероятная осведомленность (а может быть, и дурное воображение) о жизни друг друга, особенно кто с кем живет. Так и в санатории, так и в Доме отдыха среди сотрудников. Доктор Поленский (наш) и доктор Герцберг (в Доме отдыха) совсем другого полета, но они недосягаемо далеки от сотрудников. Доктор Герцберг, как стрела, залетевшая в болото Долгих Прудов. Огненная, а по сплетням о нем, отравленная. Но на это не похоже. Просто он неизмеримо другого, более высокого уровня человек. И ему, вероятно, трудно здесь. Если и не трудно, то вряд ли приятно. Несколько интригует седина этого молодого человека. Весь он — воплощенная «эвритмия» (наука о жесте, движении) Андрея Белого. Глуховатый очень красивый голос, великолепной лепки голова, лицо, руки. Очень умен. В нем есть стремительность прямой линии. Я хотела бы знать, кто и что он за человек, но от него самого, а не от лягушек в болоте, куда залетела эта стрела. «Стрела в ночи» — почему-то хочется сказать.
681
Выставка-конкурс проектов памятника Я.М. Свердлову состоялась в 1924 г. в Москве. Было представлено 46 проектов. См.: Я.М. Свердлов в скульптуре. М. Огонек. 1924. № 21.
682