И вопрос, и тон оценились по достоинству.
Какой был горячий, веселый ветер! И как бежали тени от облаков по холмам!
Не смеем открыть и форточку, будто, и правда, забыли, что у нас «и зловонно, и скверно».
Сегодня почему-то особенно все — и больные, и няни, и сестры обращали внимание на мои волосы.
Ночью. Опять это мое ночное «не могу дышать». Странные «удушья» какие-то.
Были у меня Валечка, Виктор, Даня, Шелли, Марк Аврелий. Много книг, яств, писем. От Вавочки — бумага, конверты, тетрадь, марки.
Говорили о странничестве, о поездках по старым русским городам.
Солнечное утро, иней. Доброе утро, Иоанн! Все-таки ты был на свете.
Утром встала рано, когда окна были еще синие. Яркое утро, на небе золотые стрелы и вокруг темных облаков — золотые ободья. И помимо Иоанна может быть радостно. И не только вообще, но и в частности — от людей.
Были у меня Женя Б<ирукова> и Наталья Иосифовна. Я устала. Гофман, Флобер, Вернон Ли, Даутендей.
Мне больно. И отвести внимание от этой боли может и тень чужого человека — в конце коридора. Даже в халате я узнала стройный силуэт с серебряным костром на голове — как у Качалова в роли Набоба (Гамсуна) — брата доктора Рахмиэля из Долгих Прудов. Что же вспомнится об этой стреле в ночи?
1) весь быстрота, движение, стремительность на почте в Хлебникове.
2) лекция его в Доме отдыха. Голос, тонкое, живое, одухотворенное лицо, красота, легкий четкий ритм движений. Только у Андрея Белого я видела такую связь движений с мыслью и еловом. И как горячо заступился он за своего гуттаперчевого (почти безголового) атлета в вагоне!
3) весной 1 апреля — дорога через лес со станции (Долгие Пруды).
4) летом Блечфорд — «Страна чудес»[693].
5) после полуторачасовой скучной мочалы лектора о строительстве нового быта в Доме отдыха в 10 минут сказал все, что было нужно. Умно, блестяще по простоте и полноте.
6) Первый разговор в вагоне о Доме отдыха. Он сказал мне свое настоящее имя — Рахмиэль. А я не знала и как его зовут все — Михаилом Осиповичем[694].
7) Несколько минут в его комнате, где была его мать, красивая седая дама. Он был очень усталый и очень внимательный.
8) Прогулка по Долгим Прудам, по тропинке в сосновый лес, мимо березовой рощи. О его работе, о Доме отдыха. О стволе живой березы и о бревне.
9) Дорога из Москвы в Долгие Пруды — в вагоне — поздно вечером. О его работе, о нем, о коммунизме, о католическом монастыре, обо мне.
10) Короткая, но хорошая минута в ярком вестибюле Дома отдыха, когда он был оторван с делового заседания.
Он, как стрела, залетевшая в болото Долгих Прудов, стрела в ночи. «Сложная кривая» его прямой. Стрела, летящая мимо.
Больная (кухарка) жалуется: «В горле у меня что-й-то челохчет и в суставах что-й-то можжить».
Бессонная ночь — нервный припадок у новой больной. Раннее утро около печки. Горящие дрова, огонь, угли.
Даня принес мне еще два тома мемуаров Вагнера. Это все Шурочка и Алекс<андр> Викт<орович>.
Письмо Иоанна, написанное на клочке сорванной со столба афиши, карандашом, в трамвае. В письме рисунок летящей птички-воробушка и чистый конверт с маркой и его адресом. Отправила ответное письмо.
Очередные мои увлечения: Каспар Гаузер, Рихард Вагнер (его мемуары).
Собралась было уехать из больницы. Но вернулась острая боль. Опечалилась больше, чем нужно. Страх перед жизнью, прежде я не знала его.
Письмо Шурочки.
Велико очарование Иоанна и велика власть его внимания и его небрежности — в равной и в разной степени. Я рада и знаю, что он есть на свете, но из круга моей жизни он давно уже выключен.
5 лет со дня смерти мамы. Ночь и весь день чувствую светлую, как утренняя свежесть, сферу ее. Согрето сердце.
Мама, если можно, дай мне какой-нибудь знак о себе. И помоги мне не пропустить его в суете дневной жизни.
Сегодня у меня был Иоанн. Не ждала его, была рада. Он был больше часа. Но я была как-то рассеяна во время его посещения.
692
Стихи Федора Сологуба из цикла «Земное заточение», вошедшего в книгу «Пламенный круг».