Шурочка была очень экзотической внешности и не избегала косметики. Она была похожа на египтянку и это подчеркивала в своих туалетах. В годы Первой мировой войны ее портрет написал художник Федор Богородский[16](впоследствии академик) в манере «Бубнового валета»[17] (Ф. Богородский был камер-юнкером).
Шурочка, познакомившись с моей сестрой Олей[18], сильно к ней привязалась и болезненно переживала отъезды Ольги в Воронеж или по месту своей работы. Позднее к 1920 г. в семье появилась Эсфирь Пинес[19] — предельно бесцеремонная и в высшей степени нахальная.
Саша — Александр Филиппович — высокого роста, пропорционального сложения, очень красивый. Кончив гимназию, был студентом ВХУТЕМАСа[20]. Кончил архитектурный факультет.
Саша был ловеласом и избалованным широким кругом красивых молодых женщин — балерин, актрис. Некоторых его поклонниц я знал. Затем его послали на строительство города Магнитогорска.
Как член семьи в доме Добровых жил племянник Елизаветы Михайловны, сын ее сестры, Даниил Андреев[21], Даня, как мы его все звали. Он учился в школе и очень рано начал писать стихи. Он дружил с часто бывавшей у Добровых Ариадной Скрябиной[22], дочерью композитора. Они были одногодки, и Ариадна тоже писала неплохие стихи и рассказы. Мы взрослые порой слушали, устраивая читки их произведений.
У Добровых при мне бывали часто: писатель Борис Зайцев[23] и его жена Вера Алексеевна[24], другом дома была артистка Художественного театра Надежда Сергеевна Бутова[25], человек очень религиозный.
У Добровых за вечерним чаем, я познакомился с писателем Борисом Зайцевым и его женой Верой Алексеевной, женщиной весьма решительной и экспансивной, любившей юмор и часто употреблявшей не только острое словцо. Все говорили, что для другой женщины многое то, что она позволяла себе в обществе, не прошло бы без осуждения, а Вере Алексеевне многое было дозволено по ее удивительно живому и подвижному характеру. Она была полной противоположностью своему мужу. Он был человеком замкнутым, неразговорчивым и флегматичным. Он был немного ниже ее ростом, щуплого телосложения, с небольшой светлой бородкой и небольшими усами. Они жили в одном из переулков Арбата.
С семьей (Добровых) (я и сестра) знакомство произошло через нашу «тетку» Варвару Григорьевну Малахиеву (Мирович)[26] по линии нашего отчима[27]. Она занималась переводческой работой и писала бесконечное количество, множество стихотворений, кажется, никогда не печатавшихся.
К Добровым я пришел с письмом от Ольги, моей сестры, к которой вся семья Добровых относилась очень дружественно.
Вернулся домой из штаба ЦУПВОСО и попал к вечернему чаю. За столом Елизавета Михайловна сказала, что мне, видимо, будет интересно зайти к Шурочке. У нее сейчас гости: Владимир Маяковский[28], Лиля Брик, Марина Ивановна Цветаева[29] и Скрябина Татьяна Федоровна[30], вдова композитора Скрябина.
Я вошел в комнату Шурочки, очень уютную и благоустроенную. Обставленную с большим вкусом в изысканном восточном египетском стиле. Комната была большая (около 30 м), вся в коврах.
Комната Шурочки была второй по коридору от приемной Ф.А. Два больших окна выходили во двор и упирались в окна флигеля, отстоявшего от дома не более чем в 5–7 метрах. У флигеля с палисадником был небольшой цветник.
Я вошел в комнату Шурочки… по комнате двигаться было трудно — она была заполнена людьми, удобно разместившимися на коврах, которыми был застлан весь пол, и присутствовавшие опирались на расшитые подушки… Шурочка меня представила как брата своей лучшей подруги…
В комнате были: Владимир Маяковский… около него пристроилась Лиля Брик, с которой я его встречал на улицах Москвы, Марина Цветаева. Тут же была очень милая темноглазая маленькая Татьяна Федоровна Скрябина…
Марина Цветаева прочла свое стихотворение, посвященное В. Маяковскому[31]. Когда она его закончила, то Маяковский, приподнявшись с подушки и упершись одной рукой в ковер, другой стал как бы выталкивать гантели и проревел громогласно: «Поэты града Московского, к вам тщетно взываю я — не делайте под Маяковского, а делайте под себя!»
Затем он почтительно повернулся в сторону Марины Ц., сидевшей на тахте у левого окна, затянутого тяжелой красивой шторой, спадавшей почти до самого пола, и сказал: — а к вам Марина Ивановна — это не относится. За стихотворение — спасибо!
16
…
17
18
20
21
22
23
24
25
26
27
…
28
В.В. Маяковский предположительно познакомился с Мариной Цветаевой в Москве в январе 1918 г. на вечере «Встреча двух поколений поэтов», которая состоялась в доме поэта и мецената М.О. Цетлина (псевд. В. Амари). Маяковский там читал поэму «Человек» (
29
До появления настоящих воспоминаний о посещении М. Цветаевой и В. Маяковским дома Добровых не было известно. Согласно Хронике В. Катаняна, в этот день 13 января 1921 г. состоялось «первое организационное собрание ассоциации коммунистов-футуристов (Комфут). Присутствовали: В. Маяковский, В. Мейерхольд, В. Бебутов, Л. Брик, О. Брик, Б. Малкин, Д. Штеренберг, Е. Равдель, Н. Альтман, В. Храковский, А. Иванов, Б. Кушнер, А Ган, Д. Аркин» (
30
Впоследствии композитор Н.Л. Слонимский, который жил вместе с ними, вспоминал: «Даниил Григорьевич Балаховский, помимо своей деятельности в промышленности, был любителем музыки. Он устроил киевские концерты Скрябина в 1913-м году, и его переписка со Скрябиным была напечатана в России в 1972-м году в связи со столетием со дня рождения Скрябина. После преждевременной кончины Скрябина в 1915-м году дружеские отношения между его семьей и семьей Балаховских продолжались. Татьяна Федоровна Скрябина и ее дети Ариадна, Юлиан и Марина перебрались в Киев в январе 1919 г. и поселились в доме Балаховских. Вскоре к ним присоединился Борис Федорович Шлёцер, брат Татьяны Федоровны, известный музыкальный критик, и их престарелая мать. Обитатели дома Балаховских всячески изощрялись, чтобы защитить квартиру от реквизиции военных отрядов — ведь этот дом был самым видным "на Днепре", и как только новое правительство, обосновалось, солдаты и офицеры пытались "национализировать, этот дом. Пользуясь присутствием семьи Скрябиных в доме Балаховских, Татьяна Федоровна и я основали "Скрябинское общество". Я был секретарем этого общества, что давало мне возможность защищать квартиру от налетов разных военных групп. Вскоре прибыла группа советских офицеров, которая пыталась реквизировать весь дом. Нам дали 48 часов, чтобы очистить помещение. Тогда я решился на рискованный шаг. Я послал телеграмму "председателю Совета Народных Комиссаров В.И. Ленину" следующего содержания (я помню текст почти точно): "В то время, как в Москве воздвигается памятник великому композитору Скрябину, его семья выселяется представителями Красной Армии в Киеве. Я обращаюсь к Вам с просьбой принять меры, чтобы предотвратить эту опасность". Получил ли Ленин мою телеграмму и отдал ли приказ оставить семью Скрябина в покое, сказать невозможно, но остается тот факт, что когда пришел срок, назначенный нам на выселение, ни офицер, ни его солдаты не появились.
Летом 1919-го года Татьяна Федоровна уехала в Москву, чтобы уладить дела. И в ее отсутствие случилась трагедия. В воскресенье 23-го июня 1919 г. киевская школьная учительница взяла группу детей, среди которых были и Скрябины, на пикник на Днепре. Когда подошло время возвращаться, Юлиана не могли найти. Он стеснялся быть в компании других детей в купальных костюмах и отошел от них. Учительница решила вернуться и, оставив детей дома, отправилась на поиски Юлиана на острове на середине реки. Но Шестов сразу сказал "Юлиан погиб", как будто он мистически узнал, что надежды нет. Я присоединился к поискам, и мы взяли с собой двух опытных матросов. Скоро нашли бедного Юлиана — он утонул в маленькой бухточке, где вода неожиданно стала глубокой. Была печальная панихида еще до возвращения Татьяны Федоровны — говорил Глиер, директор киевской консерватории и учитель Юлиана. Юлиан унаследовал талант отца. Ему было всего одиннадцать лет, когда он погиб, но он уже сочинял фортепианные пьесы в стиле последних произведений Скрябина, с удивительно изящной гармонией. Эти пьесы сохранились и были напечатаны в России в 1960 г.
После оккупации Киева белыми (31.08.1919) были организованы страшные еврейские погромы, несравненно более зверские, чем когда бы то ни было до революции. Страницы "Киевской Мысли" были заняты траурными объявлениями с именами целых семей, с детьми зверски убитых в их собственных квартирах. Мне запомнился фельетон бывшего члена Государственной Думы Шульгина, под названием "Пытка страхом", в котором он проводил идею, что погромы были отмщением евреям за разгром ими России, под руководством Троцкого. Учитывая обстоятельства, мне посоветовали выехать на время излома Балаховских. Шестовы поселили меня в окрестностях Киева, где у них была маленькая дача. Таня и Наташа выглядели как идеальные женские образы русского народа, и никакой погромщик не мог заподозрить, что их отец еврей. Помню эпизод: донской казак-кавалерист остановился у дачи. Таня вышла на крыльцо. Казак вежливо спросил: "Здесь жидов у вас нет?" Таня ответила отрицательно. "Я так спросил, — продолжал казак, как бы в извинительном тоне, — потому что нам приказано жидов-то истреблять". С этим он поклонился, легко ударил кнутом лошадь и ускакал.
Скоро стало ясно, что оставаться в России дальше было невозможно — Гражданская война перелилась на юг. Нужно было уезжать за границу. Семьи Балаховских и Шестовых уехали в Париж. Туда, в конце концов, уехал и я. Дальнейший мой путь лежал в Америку, которая стала моей новой родиной (
Там же жила и Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович, вместе с которой 9 сентября 1919 г., Скрябина уехала в Новочеркасск, а затем в Ростов. Ариадна оставалась временно в Новочеркасске. (Подробнее об этом см. в Дневниках Ольги Бессарабовой). Летом 1920 г. Татьяна Федоровна с матерью, младшей дочерью и Варварой Григорьевной выехали в Москву. В Москве Т.Ф. Скрябина поселилась в доме покойного мужа на Арбате. По всей видимости, Варвара Григорьевна и привела ее в дом Добровых. От перенесенных несчастий здоровье Скрябиной подорвалось. Она страдала тяжелыми приступами головной боли и бессонницами. Цветаева познакомилась с ней 2 июня 1920 г. (Записные книжки. М., 2001. Т. 2. С. 197), писала: «Я была… ее единственным женским другом» (
31