— Владимир Оттонович… — Марина положила руку на спинку дивана, и он осторожно взял ее в свою. Стал смотреть с мольбой в глаза. Карие большие глаза в обрамлении пушистых ресниц были совсем близко.
Марина нахмурилась:
— Вы похожи на нашего пса Рамзеса, когда он ватрушку выпрашивает.
— Простите, если насмешил.
— Я не смеюсь. Я боюсь. У вас такое лицо, что вы собираетесь делать мне предложение… Вот… — Марина удивилась, отчего в такой торжественный момент у нее не остановилось сердце. Ну, хотя бы как-то кольнуло. Владимир отшатнулся, выпустил ее руку. Густые брови насупились с возмущением:
— Марина Ивановна] Да как вы могли только обо мне такое подумать! Это же чистое безумие, это преступление! Разве я способен! И кому — вам?! Вам предложить брак?! — виновато бубнил он, глядя пылко в глаза, так, словно вымаливал любовь до гроба. — Счастье, это огромное счастье, что мы думаем одинаково! Бели бы один из нас был хоть чуточку безумнее или преступнее другого, то позволил затянуть самого дорогого человека в трясину неизбежной пошлости, гниения чувств, гибели всего самого лучшего! А вы представляете последствия? Ведь могут появиться дети!!
Они с Нилендером решили не встречаться.
Какая боль! Сердце сейчас разорвется! Он ничего не понял в ней. Ничегошеньки… Не супружество, а долгая, глубинная, выворачивающая все уголки личности дружба — вот что сейчас надо Марине! Ведь главное — он должен ЗНАТЬ, КАКАЯ она. Ощутить весь ее ум и неповторимую прелесть, быть сраженным ею и остаться с этим потрясением одиноким на всю жизнь, на всю жизнь — ее рыцарем!
Марина находит решение — не беседа на скамейке в парке, не письмо взволнованной девицы — альбом стихов — исповедь в последней инстанции и в том музыкальном тоне, который ей удавался лучше всего. Собрать самое дорогое, что накопилось за эти годы, и дать ему.
В один из осенних дней 1910 года она направилась в Леонтьевский переулок, где помещалась типография А.И. Мамонтова. Марине едва исполнилось 18, а гимназисткам и вовсе не разрешалось печатать труды без специального разрешения. Инцидент разрешился, Марина заплатила за печать 500 экземпляров (вполне хватило денег, сэкономленных «на извозчике») и через месяц держала в руках довольно грубую книгу в картонном переплете цвета «морская волна» с золоченым тиснением «Вечерний альбом». Затем она отправила книгу самому Брюсову «с просьбой посмотреть», Волошину, в издательство «Мусагет», а главное — Ему!
«Взамен письма к человеку, с которым лишена была возможности сноситься иначе», Цветаева направляет ему целую книгу. Она правильно определила «формат» послания. Стихи легко вмещают то, что порой трудно или вовсе невозможно сказать с глазу на глаз. В стихах она сама Истомина, «одной ногой касаясь пола, другою медленно кружит… и вдруг — прыжок, и вдруг — летит…», нимфа, богиня. Куда девается застенчивость, неуклюжесть. Слова льются из «сердца в сердце».
Или:
Книга молоденькой поэтессы, трогательная своей искренностью, отсутствием позы, претенциозности, которыми так часто грешат поэтессы, имела большой успех.
Первым откликнулся Максимилиан Волошин. Он прибыл в Трехпрудный без предупреждения. Через 32 года Марина вспоминает:
«Звонок. Открываю. На пороге цилиндр. Из-под цилиндра лицо в оправе вьющейся недлинной бородки.
Вкрадчивый голос:
— Можно видеть Марину Цветаеву?
— Я — Марина Цветаева.
— К вам можно?
— Очень!»
Максимилиан Волошин — известный критик, поэт, живущий большей частью в крымском Коктебеле, привез статью о Маринином «Альбоме», изданную уже месяц назад. Он пристально приглядывался к девчушке, был удивлен черным чепцом, который она носила после кори. Попросил снять, осмотрел бритую голову, похвалил форму черепа, подходящую для поэта. Затем попросил снять очки — «потому что, знаете, ничего так не скрывает человека, как очки.
— Но предупреждаю вас, что я без очков ничего не вижу.
Он спокойно:
— Вам видеть ничего не надо, это мне нужно видеть.