Ничего не надо, ничего не жалко!
Только бы началось.
Восьмидесятников [127] у меня нет, искала-искала, не нашла.
Впервые — Новый мир. № 6. 1995. стр. 138 (публ. О.П. Юркевич). СС-7. стр. 729. Печ. по тексту первой публикации.
15-08. П.И. Юркевичу
<Осень 1908 г., Москва>
Спасибо за Ваше письмо. Я рада, что Вы прочли мою автобиографию [128].
Не подумайте, Петя, что я забыла о Вас вчера, но Эллис [129] довольно капризен и, пожалуй, не зная о Вас от меня, стал бы ехидничать или вообще выкинул бы что-нибудь. Поэтому я Вас не позвала. Вы, как человек обидчивый, наверное, рассердились бы, и вообще заварилась бы каша. Если он Вас интересует и Вы пожелали бы его повидать ожидайте худшего, к<отор>ое, м<ожет> б<ыть>, и не осуществится. Напишите мне насчет этого — тогда извещу Вас, когда он у нас будет.
У меня сейчас настроение досады на себя. Мне кажется, что я веду с людьми себя непростительно-искренно и глупо.
Дождь, дождь, дождь. Крыши такие унылые со своим мокрым слезливым видом. Что может быть хуже домов? Ящики: непростительно правильные, грузные, все такие похожие [130].
Что было здесь несколько тысяч лет тому назад? Так же падали желтые листья, только вместо «рыжего дома со ставнями» [131] здесь были болота.
А все-таки осень хороша. Как красиво падает лист! Вот он оторвался, в нерешительности кружится, потом опускается ниже, ниже и наконец плавным движением приникает к земле, где лежат его братья — все тем же путем окончившие короткую жизнь. Падение листьев — символ жизни человеческой. Все мы рано или поздно после недолгого кружения по воздуху своих мыслей, грез, заветных дум возвращаемся к земле [132]. Все радости и все печали осени — в ее неминуемости. Желтый сарай с увядшим хмелем, мокрая черная земля, скользкие мостки, желтые грустные листья — всё это и ненавистно и дорого, и ласкает и мучит.
Да, грустно. Радует меня то «нечто», чем пахнет в воздухе. Только не могу, не смею верить я, что оно действительно осуществится. Не забастовка, нет, но боевая готовность, уснувшая даже в лучших, жажда грозных слов и великих дел.
Нет больше пороха в людях, устали они, измельчали, и не верю я, что эти самые, обыкновенные и довольные, могли бы воскресить революцию [133]. Не такие творят, о нет! А м<ожет> б<ыть> те, что творят, настоящие, нежные и глубокие только и существуют, что в сочинениях Вербицкой и «Андрее Кожухове» Степняка [134]. Можно бороться, воодушевляясь прочитанным, передуманным (никакими экономическими идеалами и настоящими марксистами нельзя воодушевиться), можно бороться, воодушевляясь мечтой, мечтой нечеловеческой красоты, недостижимой свободы, только недостижимой!
Красота, свобода — это мраморная женщина, у ног к<отор>ой погибают ее избранники. Свобода — это золотое облачко, к к<оторо>му нет иного пути кроме мечты, сжигающей всю душу, губящей всю жизнь. Итак, бороться, за недостижимую свободу и за нездешнюю красоту я буду бороться в момент подъема. Не за народ, не за большинство, к<о-тор>ое тупо, глупо и всегда неправо. Вот теория, к<отор>ой можно держаться, к<отор>ая никогда не обманет: быть на стороне меньшинства, к<отор>ое гонимо {11} большинством [135]. Идти против — вот мой девиз! [136] Против чего? спросите Вы. Против язычества во времена первых христиан, против католичества, когда оно сделалось господствующей религией и опошлилось в лице его жадных, развратных, низких служителей, против республики за Наполеона, против Наполеона за республику, против капитализма во имя социализма (нет, не во имя его, а за мечту, свою мечту, прикрываясь социализмом), против социализма, когда он будет проведен в жизнь, против, против, против!
Нет ничего реального, за что стоило бы бороться, за что стоило бы умереть. Польза! Какая пошлость! Приятное с полезным, немецкий педантизм, слияние с народом… Гадость, мизерия, ничтожество!
Умереть за …русскую конституцию. Ха ха ха! Да это звучит великолепно. На кой она мне черт, конституция, когда мне хочется Прометеева огня. «Это громкие слова», — скажете Вы. Пусть громкие слова! Громкие красивые слова выражают громкие, дерзкие мысли! Я безумно люблю слова [137], их вид, их звук, их переменность, их неизменность. Ведь слово — всё! За свободное слово умирали Джиордано Бруно [138], умер раскольник Аввакум [139], за свободное слово, за простор, за звук слова «свобода» умерли они.
127
Имеются в виду либеральные народники, влияние которых усилилось в середине 1880-х гг., в период кризиса народничества («малых дел теория» Я.В. Абрамова, выступление против марксизма Н.К. Михайловского и др.).
128
Упоминание об автобиографии содержится также в недатированной открытке Цветаевой к В. Генерозовой (см. письмо 16–08). Другими сведениями об этом документе мы не располагаем.
130
Надо полагать, эта характеристика относится скорее к современным строениям, свое отношение к которым Цветаева высказала в стихотворении «Домики старой Москвы»:
(
131
Подразумевается дом Цветаевых в Трехпрудном переулке, № 8. По свидетельству А.И. Цветаевой, «крашенный — сколько помню его, с 1897 г., ― коричневой краской» (
132
Ср. позднейшее обращение Цветаевой к этому образу в стихотворении «Когда я гляжу на летящие листья…» (1936;
133
Ср. письмо 2-08:
«Поглядите на окружающих <…> неужели это люди? <…> Где же красота, геройство, подвиг? Куда девались герои?»
134
Степняк Сергей Михайлович (наст. фам. Кравчинской; 1851–1895) — революционер-народник, писатель. Член кружка «чайковцев», участник «хождения в народ», в 1878 г. примкнул к «Земле и воле», убил шефа жандармов Н.В. Мезенцева. В эмиграции основал «Фонд вольной русской прессы». Автор произведений о русских революционерах: романа «Андрей Кожухов» (английский оригинал «The Career of Nihilist». 1889), очерков «Подпольная Россия» (1882) и др. Цветаевой могли быть доступны издания:
135
O своем неподчинении «никакому организованному насилию, во имя чего бы оно ни было и чьим бы именем ни оглавлялось», она позднее писала Ю.П. Иваску (письмо от 4 апреля 1933 г.), а в другом письме (27 февраля 1939 г.) к нему утверждала: «Все мои непосредственные реакции —
136
Как отмечает современный исследователь, «жизненная позиция „против течения“» была завещана Цветаевой ее матерью — М.А. Мейн. В записи 1919 г. Цветаева вспоминала «ее любовь к очень элементарным, но прекрасным — суть пересилила формы, дошла
138
Джордано Бруно (1548–1600) — итальянский философ, поэт. По обвинению в ереси был сожжен инквизиторами.
139
Аввакум Петрович (1620 или 1621–1682) — протопоп, писатель-богослов, основатель русского старообрядчества, идеолог раскола в православной церкви. В 1667 г. заточен в земляную тюрьму, в которой провел 15 лет, после чего сожжен с единомышленниками. Автор знаменитой книги «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» и др. сочинений.