Лиля, сочувствуйте!
Кроме того она невероятно-суетлива и вся дрожит… несмотря на всю свою симпатичность.
О П<етре> Н<иколаевиче> [426] уже не говорю: он окончательно пропах чесноком и записался.
Когда входишь с весенней улицы в его квартиру, сразу качаешься от этого оглушительного запаха чесноку и вечно-закрытых окон. Приходится вспоминать изречение какого-то француза: «Pourquoi l'air est-il bon à la campagne? — Parce que les paysans n'ouvrent pas les fenêtres» {48}.
— Но сама Феодосия очаровательна, и я никогда не пожалею, что осталась здесь на зиму.
Всего лучшего. Поцелуйте за меня Пра и передайте ей Алину карточку.
Какие новости в Москве? Кто у Вас бывает? Всё хочу знать.
До свидания.
Впервые — НИСП. стр. 170. Печ. по тексту первой публикации.
2-14. Е.Я. и В.Я. Эфрон
Феодосия, 28-го февраля 1914 г., пятница
Милая Лиля и Вера,
Вчера получила окружное свидетельство [427], м<ожет> б<ыть> оно зачтется Сереже, если кто-н<и>будь похлопочет. Но влиятельных лиц здесь очень мало и хлопочут они неохотно, — противно обращаться, тем более, что это всё незнакомые.
С<ережа> занимается с 7-ми часов утра до 12-ти ночи, — что-то невероятное. Очень худ и слаб, выглядит отвратительно. Шансы выдержать очень гадательны: директор [428], знавший папу и очень мило отнесшийся к С<ереже>, и инспектор — по всем отзывам грубый и властный — в контрах. Кроме того учителя, выбранные С<ережей>, никакого отношения к гимназии не имеют. Всё это не предвещает ничего хорошего, и во всем этом виноват П<етр> Н<иколаевич> [429], наобещавший Бог весть каких связей и удач. — Enfin! {49} —
У нас весенние бури. Ветер сшибает с ног и чуть ли не срывает крышу. Последние дни мы по утрам гуляем с Максом — Ася и я. Макс очень мил, приветлив и весел, без конца рассказывает разные истории, держа нас по 1 ½ часа у входных дверей. — «А вот я еще вспомнил»…
Але скоро 1 ½ года. Посылаю Пра ее карточку. Она говорит около 70-ти слов, почти верно и понимает почти все повелительные наклонения. Недавно водила ее к д<окто<ру. Сердце и легкие отличные, но есть малокровие. Д<окто>р прописал железо. Пока до свидания! Всего лучшего, пишите.
Впервые — Саакянц А. стр. 58. СС-6. стр. 104–105. Печ. по НИСП. стр. 172.
3-14. В.В. Розанову
Феодосия, 7-го марта 1914 г., пятница
Милый, милый Василий Васильевич,
Сейчас во всем моем существе какое-то ликование, я сделалась доброй, всем говорю приятное, хочется не ходить, а бегать, не бегать, а лететь, — все из-за Вашего письма к Асе — чудного, настоящего — «как надо!».
Сейчас мы с Асей шли по главной улице Феодосии — Итальянской — и возмущались, почему Вы не с нами. Было бы так просто и так чудно идти втроем и говорить, говорить без конца.
Слушайте, как странно: это мои первые, самые первые слова Вам, Вы еще ничего не знаете обо мне, но верьте всему! Клянусь, что каждое мое слово — правда, самая точная.
Я ничего не читала из Ваших книг, кроме «Уединенного», но смело скажу, что Вы — гениальны. Вы все понимаете и все поймете, и так радостно Вам это говорить, идти к Вам навстречу, быть щедрой, ничего не объяснять, не скрывать, не бояться.
Ах, как я Вас люблю и как дрожу от восторга, думая о нашей первой встрече в жизни — может быть неловкой, может быть нелепой, но настоящей. Какое счастье, что Вы не родились 20-тью годами раньше, а я — не 20-тью позже!
Послушайте, Вы сказали о Марии Башкирцевой то, чего не сказал никто [430]. А Марию Башкирцеву я люблю безумно, с безумной болью. Я целые два года жила тоской о ней. Она для меня так же жива, как я сама.
О чем Вам писать. Хочется все сказать сразу. Ведь мы не виделись 21 год — мой возраст. А я помню себя с двух!
Посылаю Вам книжку моих любимых стихов из двух моих первых книг: «Вечернего альбома» (1910 г., 18 лет) и «Волшебного фонаря» (1911 г.) [431]. Не знаю, любите ли Вы стихи? Если нет — читайте только содержание.
427
Видимо, свидетельство о политической благонадежности, присланное из Петербурга; выдано С.Я. Эфрону Коронным Ленсманом Новокирского округа Выборгской губернии 4 февраля 1910 г. По сведениям Д.А. Беляева, 3 февраля 1914 г. канцелярия Таврического губернатора запросила Департамент полиции относительно «сведений, могущих компрометировать политическую благонадежность» С.Я. Эфрона, «проживавшего в Финляндии на ст. Уса-Кирко, в Императорской санатории „Халила“, где находился на излечении в течение 5 месяцев в 1909 г.». В ответном письме Департамента полиции от 17 февраля 1914 г. сообщалось, что «об упоминаемом лице неблагоприятных в политическом отношении сведений в делах Департамента не имеется» (ГАРФ, ф. 102, оп. 174, д. 15, ч. 13, т. 1, л. 58, 60).
428
Директором феодосийской мужской гимназии был в 1912–1915 гг. Сергей Иванович Бельцман.
430
Башкирцева Мария Константиновна (1860–1884) — художник, автор «Дневника». Цветаева в юности увлекалась Башкирцевой, хотела писать о ней книгу стихов, испытывала заметное ее влияние. «Блестящей памяти Марии Башкирцевой» посвящен первый сборник Цветаевой «Вечерний альбом» (1910). В.В. Розанов писал о М. Башкирцевой:
«Секрет ее страдания в том, что она при изумительном
12 февраля 1914 г. Цветаева записала:
«Последние вечера мы с Асей думаем о Розанове. Ах, он умрет и никогда не узнает, к<ак> мы безумно его понимали и трогательно искали на Итальянской, в Феодосии, зная, что он в Москве! Милый Розанов! Милый, чудный старик, сказавший, что ему 56 лет и что все уже поздно. Но я знаю, к<ак> безнадежны письма к таким, к<ак> он, и не могу вынести тоски в ожидании письма, к<отор>ое — я знаю! — не придет. Ах, это такая боль! Все равно, что писать Марии Башкирцевой или Беттине»
431
«Волшебный фонарь» вышел в начале 1912 г. Избранное из первых сборников («Из двух книг») было напечатано в 1913 г. в домашнем издательстве М. Цветаевой и С. Эфрона «Оле-Лукойе».