Ну вот, я думала так и медленно шла, глядя на тоскливую даль. <Зачеркнуто две строки> И как-то сразу сделалось холодно и захотелось домой.
Небо совсем померкло, а при свете луны поля сделались какие-то странные, грезящие, холодные.
Вся оторванность человека от природы вдруг ярко стала мне понятна. И вышло так: люди — чужие, природа — чужая, далекая.
И грустно-грустно было возвращаться по лесу домой, где кроме химии и алгебры никто не ждет.
Вы будете виноваты, если я провалюсь по обоим предметам, так и скажу.
― «Это Петя виноват, я хотела учиться!» ―
― «Какой Петя?» — удивленно спросит педагог.
― «А такой, Понтик! — сквозь слезы отвечу я и для пояснения прибавлю — черный!» ―
На педагогическом совете будет разбираться вопрос о причине неуспешности экзамена г<оспо>жи Ц<ветаевой>.
― «Мое мнение, — проворчит нечто вроде Степаненки [75] — что она во сне увидела какого-нибудь арапа, Петю…».
― «Почему же Петю, а не Колю?» — тоненьким голоском спросит учитель алгебры. ―
― «Это всегда так во сне! — скажет начальница, — думаешь про Колю, а увидишь Петю».
― «И так испугалась, что ничего не сумела сказать», — докончит «нечто». —
― «Черный… Гм… Это не антихрист ли? — глубокомысленно изречет батюшка, — оно иногда того…».
― «Именно, именно, анархист! — тоненьким голосом поддержит „алгебра“', ― а за знакомство с анархистом…»
— «Антихристом!» — поправит батюшка.
― «Да, да, я так и сказал. Итак, за знакомство с недозволенными лицами мы г<оспо>же Ц<ветаевой> поставим 0». ―
― «Для искоренения злонравия», ― буркнет «нечто». ―
— «Для возвращения заблудшей овцы на путь истинный!» ― пробасит молчавшая «химия».
Итак, Вы и анархист и антихрист, а по-настоящему милый черный пойнтер. Как у нас красиво! Я часто ужасно жалею, что Вас здесь нет. Такая широкая спокойная река, отражающая все настроения неба, заглохшие дороги, заливные луга, горы. Вам бы, верно, здесь очень понравилось. Почему я не могу Вас пригласить вместо Сони? [76] Сижу на своей вышке [77], где провожу почти весь день. Видна голубая вдумчивая река, нежно-зеленые, трепетные березы, в к<отор>ых я в детстве по близорукости и сильно развитой фантазии видала рыцарей и волшебников с длинными бородами. Вы когда-нибудь обращали внимание на красоту дыма. Он так хорошо умирает наверху, в голубом небе!
Недавно я написала стихи, конч<ающиеся> так
<Зачеркнуто три слова>
Когда я получила Вашу закрытку, я ужасно удивилась и весь день ходила в очень странном настроении.
Мне даже одну минуту показалось, что Вы — нечто мной вымышленное, а не действительность.
Бывают дни, когда ходишь как во сне, мало замечая то, что происходит. Мой учитель по алгебре был страшно удивлен, вернее, недоволен тем, что я никак не могла понять, что такое разложение на множители и алгебр<аическое> деление. (Последнее, кстати, так и осталось непонятым мною, и опять Вы виноваты.)
Больше всего меня удивило в Вашей закрытке то выражение, что «и у меня» бывает хандра. Повторяю Вам, что тоска — мое обычное состояние, из к<оторо>го я на время вышла, благодаря Вам. Унизительно жить, не зная зачем. А вот что Вы, избалованный, хорошенький дамский кавалер, очаровательный «jeune homme» {3} — и вдруг отрицаете саниновщину [78] ― это меня ужасно удивило и обрадовало.
Я Вас раньше ведь терпеть не могла (м<ожет> б<ыть> это так будет, не ручаюсь за себя дольше сегодняшнего дня, и то много!), всё говорила Соне — «Ну, милая, и противный же твой Петя, вот антипатичный!» ―
75
По-видимому, имеется в виду Николай Николаевич Степаненко — преподаватель женской гимназии им. В.П. фон Дервиз, где Цветаева обучалась в 1906–1907 гг., и Московской 4-й мужской гимназии, которую окончили Юркевич и его братья.
76
Очевидно, речь идет о повторном приглашении С. Юркевич в Тарусу, которое осталось нереализованным (см. настоящую переписку). Что касается первой поездки, то сведения о ее сроках разноречивы. Говоря о ней в своих воспоминаниях, С.И. Липеровская (Юркевич) указывает на лето 1907 г. (см.:
77
Подразумевается небольшая, левая, светелка на втором этаже тарусского дома Цветаевых. Аналогичную ей правую светелку занимала А. Цветаева.