О безукоризненной вежливости же — вспомни Блока и Маяковского, обоих, кого бы я могла любить (теперь — нет). От Блока я стояла меньше чем в 2 вершках, толпа теснила, — рядом. 1921 г., а в 16<-м> я написала: И по имени не окликну, и руками не потянусь [738]. И не потянулась. А он умер. А с Маяковским — раннее утро на Б. Лубянке <над строкой: Кузнецком>, громовой оклик: Цветаева! Я уезж<ала> за границу — ты думаешь, мне не захотелось сейчас в 6 часов утра, на улице, без свидетелей, кинуться этому огромному человеку на грудь и проститься с Россией? Не кинулась, п<отому> ч<то> знала, что Лиля Брик [739] и не знаю что еще… (Вломиться головой в грудь.)
Борис, раз ты не звал, я тоже не звала эти годы. Раз ты не называл, я тоже не называла. Я все-таки женщина, и трагически хорошо воспитана. (Только в 1926 г., после лондонской знати поняла: я получила не интеллиг<ентское>, а аристократическое воспитание — дуновение рано умершей матери. Отсюда, от нее, ненависть к буржуазии и полупрезрение — не без добр<одушия> — к интеллигенции, к которой никогда себя не причисля<ла>! Как один в Москве мне сказал: феодальный строй. Ворот уж нет, герб держится.) Так во́т — для чего я все это пишу: чтобы ты знал, что пиша мне, ты пишешь в себя, просто дыша — дышишь в меня. И раз навсегда, хоть бы я завтра умерла, хоть бы жила сто лет. Не пониж<ая>, не повыш<ая>, вне становления или в становлении, ставшем состоянием, так же, как душа растет. Вот я — к тебе <оборвано>
Еще — трудная просьба, но пойми — не выводи меня из Аси. Я была задумана с братом, но без сестры. Не пойми неправильно, но не отождествляй. И не говори с ней обо мне, не вводи, не выводи. Москва, нет — Россия для меня только — ты. Двух «там» быть не может. Я целиком в тебе. Моя Россия. Когда я говорю Москва, я молн<иеносно> говорю: Пастернак. До всего, что не ты (вне поля твоего зрения и предвид<ения>), мне в России дела нет. Ты мой слух и мое зрение в России. Поскольку будет расширяться их поле — будет расширяться и мое. Это не слепость любви говорит, доверяю тебе мой слух и мое зрение. Увидь и услышь за меня.
Можно о достоверностях?
Из Парижа после Лондона третье письмо. Дошли ли виды старинного Лондона? 20-го или возле уезжает Илья Григорьевич. Посылаю с ним Крысолова, Поэму горы, Поэму конца (без опечаток), Брюсова, Поэт<а> о критике и вещи тебе и сыну. О последнем я думала, — м<ожет> б<ыть> твоей жене будет противно видеть на нем нечто причастное моим рукам? Но соблазн сильнее — прости меня! — посылаю. Просто мальчику, за жизнью которого слежу. Можно ведь? И похож ведь — чем-нибудь — на тебя?
Достоверность важнейшая: если ты по-настоящему хочешь будущим (1927 г.) летом сюда, я тебе помогу, с помощью человека, обожающего твои стихи. Устроим вечера — в Париже и в Лондоне. У меня друзья музыканты (именны́е), их пригласим. Не фантазия. Напиши — ну расщедрись на цифру! — сколько нужно на выезд (паспорт, билет, дорогу). Жить устроим, все будет устроено. Поедем вместе в Лондон. Одному трудно продерж<аться> вечер, возьми меня на выручку, меня любят. Стихи буду читать новые, в паре <вариант: в масть>. А что обо мне в Москве говорят — не верь. Читала старый (1917 г. — 1922 г.) Лебединый Стан, который читала и в России. Никаких выступлений, политикой не занимаюсь, правыми брезгую и у них не печатаюсь. Я тебя не скомпрометирую, будь спокоен, знаю, что делаю.
Борис, ты ответь. Не к спеху — но ответь. Дай мне радость на целый год вперед. Я эти полгода буду жить в Вандее. Время скоро пройдет. Ответь.
Повидаешь Ремизова, Шестова [740] — кто у тебя еще друзья? У меня никого.
Объявление вечера дадим за три месяца. У меня зал разрывался. У тебя разорвется. Кроме того — чего у меня не было — придут все евреи. Борис, ты заработаешь 10 тысяч франков, клянусь. А в Лондон для души (моей и твоей), но и там тысячи три франков наберем.
738
Из стихотворения Цветаевой 1916 г. «Ты проходишь на Запад Солнца…» (цикл «Стихи к Блоку», 3) (СС-1).
740
A.M. Ремизов и Лев Шестов в это время являются, как и Цветаева, ближайшими сотрудниками журнала «Версты», чем и обусловлено упоминание в первую очередь их имен в этом письме. Ср. также фразу из несохранившегося письма к Б.Л. Пастернаку от 6 февраля 1926 г.:
«Ненавидима местной буржуазией и литературной нечистью вроде Адамовича, Яблоновского, Тэффи, Loulou и т.д. Дружу только с Ремизовым и Шестовым» (цит. по:
«Loulou» — вероятно, описка Цветаевой или ошибка в копии; речь, по-видимому, идет о Л.Г. Мунштейне, писавшем под псевдонимом «Lolo».