Да! Самое главное. Нынче (8-го февраля) мой первый сон о нем. Не не-все в нем было сном, а ничто [1212]. Я долго не спала, читала книгу, потом почему-то решила спать со светом. И только закрыла глаза, как Аля (спим вместе): «Между нами серебряная голова» — не иносказательная седая, а серебряная, металл, так я поняла. И — зал. На полу светильники, подсвечники со свечами, пол утыкан. Платье длинное, нужно пробежать не задевши. Танец свеч<ей>. Бегу, овевая и не задевая — много людей в черном, узнаю Р. Штейнера (видела раз, в Праге) [1213] и догадываюсь, что собрание посвящения. Подхожу к господину, сидящему посреди зала, в кресле. Взглядываю. И он с улыбкой: Райнер Мария Рильке. — «Ich weiss!» {270} Отхожу, вновь подхожу, оглядываюсь: уже танцуют. Даю досказать ему что-то кому-то и, за руку, увожу. — Другая комната, бытовая. Знакомые, близкие. Общий разговор. Он раздваивается: один он в углу, далеко от меня, молодой, другой — рядом — нынешний. У меня в руках кипящий чугун, бросаю в него щепку: Поглядите. И люди смеют после этого пускаться в плаванье! — «Я люблю море. Мое! — Женевское!» — «Почему Вы не понимали моих стихов, раз так чудесно говорите по-русски?» — «Да — Женевское. А настоящее, особенно Океан, ненавижу. В St. Gill'e…» И он, mit Nachdrang {271}: — «В St. Gill'e — ВСЁ хорошо», явно отождествляя Сен-Жиль с Жизнью. Все, говоря с ним, в пол-оборота ко мне — «Ваш знакомый», не называя, не выдавая.
Словом, я побывала в гостях у него, потом он у меня.
Живу им и с ним. (Мне еще одна встреча <варианты: событие, жизнь> предстоит в жизни — ты. Это будет проверка.) Грустно озабочена разницей небес — его и моих. Мои — не выше третьих, его последние, т.е. мне, после этой — еще много-много раз, он жил — в последний, м<ожет> б<ыть> в предпоследний. Вся моя забота (жизненная) — не пропустить в следующий раз (его последний).
Эта смерть, т.е. эта зияющая дыра здесь — как всё в моем порядке вещей. Это было лучшее, разве не естественно, что ушло. Первое совпадение лучшего для меня и лучшего на земле. Разве не естественно, что ушло. Ты очевидно еще чтишь жизнь, или на что-то от нее надеешься. Для тебя эта смерть не в порядке вещей, для меня такая жизнь — не в порядке, в порядке ином, моем нежизненном.
О Верстах. III № будет, дай для него стихи, если есть. № будет маленький. Я дам Письмо, а ты стихи, больше стихов не будет [1214]. Не поленись, высы<лай> сразу, лучше неизданное, поме<тим> перепечатк<ой>.
Да! главное. Как случилось, что ты центром письма взял [не наше с ним расставание], а твое со мной разминовение, потонувшее в огромности нашего с ним расставания. Для меня вторые ты и я начинаются со дня его смерти, здесь преемность <так!>. Борис, разве ты не видишь, что то разминовение, всякое когда живы — частность, о которой перед лицом сего и говорить не стоит. Там воля, решение, прочее, здесь: СТРЯСЛОСЬ.
Многое могла бы еще сказать тебе.
Будет время — перепишу и пришлю тебе обе вещи, ту, летнюю, эту, зимнюю. А пока — до свидания.
Дошло ли описание его похорон? [1215] Немножко узнала о его смерти: умер утром, пишут — будто бы тихо, без слов, трижды вздохнув. Скоро увижусь с русской, которая была его секретарем два последних месяца и видела его за два-три дня до смерти [1216]. Да! две нетели спустя ее получила от него подарок — немецкую Мифологию, издания 1875 г. — год его рождения [1217]. Последняя книга, которую он читал, была L'Ame et la Danse, Valéry [1218].
Живу в страшной тесноте, в комнате втроем с двумя детьми, никогда не бываю одна, страдаю.
Впервые — Души начинают видеть. С. 285–287. Печ. по тексту первой публикации.
В архиве Цветаевой сохранился ее автограф, представляющий собой в виде отдельного листка вариант последней части данного письма:
Вариант
По опыту знаешь, что есть места недающиеся, невозможные, к которым глохнешь. И вот — 24 таких места в один день [1219]. Со мной этого не бывало.
Живу им и с ним. Грустно-озабочена разницей небес — его и моих. Мои — не выше третьих, его, боюсь, последние, т.е. — мне еще много-много раз, ему — много! — один. Вся моя забота (жизненная) не пропустить в следующий раз (его последний).
Эта смерть, эта зияющая дыра здесь — как-то в порядке (моем) вещей. Первое совпадение лучшего для меня и лучшего на земле. Разве не ЕСТЕСТВЕННО, что ушло. За что ты́ — принимаешь жизнь? Для тебя эта смерть не в порядке вещей, для меня такая жизнь (о его говорю) — не в порядке, в порядке ином, здешний стирающем.
1212
Не не-все в нем было сном, а ничто. — Парафраз слов из стихотворения Байрона «Темнота» в переводе И.C. Тургенева: «Я видел сон. Не все в нем было сном» (
1213
30 апреля 1923 г. в Праге Цветаева была на публичной лекции Рудольфа Штейнера «Что хотел Гетеанум и чем должна быть антропософия?». См. письмо к Л.В. Чириковой от 27/30 апреля 1923 г. (
1214
В «Верстах», № 3 (1928) стихов Пастернака не было. Я дам Письмо. — Речь идет о поэме «Новогоднее», напечатанной в этом номере. В отделе поэзии журнала, кроме Цветаевой («С моря» и «Новогоднее»), были напечатаны стихи молодого парижского поэта Михаила Струве.
1215
Несохранившееся письмо Цветаевой от 5 февраля 1927 г. содержало описание похорон Рильке по-французски (
1218
L'Ame et la Danse («Душа и танец»). — Сократический диалог французского поэта Поля Валери (1871–1945). Осенью 1926 г. Рильке перевел этот диалог на немецкий язык. Историю чтения Рильке этой книги см. коммент. K.M. Азадовского (