Итак, надеюсь видеть Вас еще на этой неделе. Четверг, о к<отор>ом писала П<утер>ману, что занят — освободила. Занято, пока, только следующее воскресенье. Если уже сговорились с П<утер>маном, не отвечайте, он известит.
Целую Вас и кончаю тем, с чего начать должно бы:
Христос Воскресе!
Впервые — СС-7. С. 107. Печ. по тексту первой публикации.
26-27. A.A. Тесковой
Медон, третий день Пасхи 1927 г. [1295]
(Meuden (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc).
Воистину Воскресе, дорогая Анна Антоновна!
Последнее мое письмо к Вам явно пропало, написала Вам тотчас же по переезде в соседний городок на новую квартиру, около месяца назад.
Квартира удобная и недорогая: три комнаты (две порядочные, одна — моя — маленькая), ванная, крохотная кухня (вроде клетки для гориллы, — я очень точна), собственное центральное отопление — все это 350 фр<анков> в месяц. (Отопление, конечно, наше.) Но — немеблированная, пришлось обрастать, вернее — спешно обрасти — вещами. Кое-что дали, часть купили в рассрочку. Контракт на три года. Для Вас — отдельная комната, когда бы ни приехали — моя. Сплю с детьми, а работать я бы спокойно могла в Вашем присутствии. Вовсе не оставляю мечты о Вашем приезде, очень верю в него, как во все естественное, изнутри полагающееся {286}.
Читаю Ваше письмо и улыбаюсь: маленькая Прага — а сколько имен и событий. А у меня большой Париж — и rien {287}, м<ожет> б<ыть> оттого что не могу: не ищу. Окружена евразийцами — очень интересно и ценно и правильно, но — есть вещи дороже следующего дня страны, даже России. И дня и страны.
В порядке действительности и действенности евразийцы — ценности первого порядка. Но есть порядок — над-первый au dessus de la mêlée {288}, — МОЙ. Я не могу принять всерьез завтрашнего лица карты, потому что есть послезавтрашнее и было — сегодняшнее и, в какой-то день, совсем его не будет (лица). Когда дерутся на улицах — я с теми или с другими, сразу и точно, когда борьба отвлеченная, я (честно) ничего не чувствую, кроме: было, есть, будет.
Меня в Париже, за редкими, личными исключениями, ненавидят, пишут всякие гадости, всячески обходят и т.д. Ненависть к ПРИСУТСТВИЮ В ОТСУТСТВИИ, ибо нигде в общест<венных> местах не бываю, ни на что ничем не отзываюсь. Пресса (газеты) сделали свое. Участие в Вёрстах, муж — евразиец и, вот в итоге, у меня КОМСОМОЛЬСКИЕ стихи и я НА СОДЕРЖАНИИ у большевиков [1296].
Schwamm (und Schlamm!) drüber!.. {289}
Из Совр<еменных> Зап<исок> ушла — вежливо и громогласно — за публичное обвинение Вишняком [1297] (одним из редакторов) — Вёрст — в погромности [1298]. О «Возрождении» и «Посл<едних> Новостях» нечего и говорить, «Дни» давно кончились. Не печатаюсь нигде. Из всей загран<ичной> печати — Воля России, пребывшая верной, и Вёрсты, между нами зависящие (говорю о существовании их) исключительно от доброй воли, вернее самоволия Св<ятополк->Мирского, достающего на них — по фунту, по два — деньги у англичан. Очень капризен, временами ГРУБ (перепечатка во II № омерзительной Москвы Белого и Алданова — Тынянова, всеми читанного, дело его рук [1299]. Иначе — к черту Вёрсты! Между нами!)
Но — неожиданное везение. Нашелся издатель [1300] для моей последней (1922 г. — 1925 г.) книги стихов, бо́льшей частью возникшей в Чехии. (Чехия минус два первых берлинских месяца.) Издатель, очень любящий мои стихи и хотящий, чтобы они были. Книга (ТОЛЬКО ВАМ!) называется ПОСЛЕ РОССИИ — хорошо? Я в этом названии слышу многое. Во первых — тут и слышать нечего — простая достоверность: все — о стихах говорю — написанное после России. Во-вторых — не Россией одной жив человек. В-третьих — Россия во мне, не я в России (Сережины слова [1301], уходя на Дон. NB! Для нас Россия была Москва). В-четвертых: следующая ступень после России — куда? — да почти что в Царство Небесное!
А в общем название скромное и точное.
О книге никому ни слова (выйдет осенью!) — СГЛАЗЯТ. Здесь никому не говорю.
Живем вблизи большого мёдонского леса, наша Avenue Jeanne d'Arc в него входит. Но к сожалению, окраина леса заселена семьями и парочками, а дальше, с Муром, круто. Нужно идти по крайней мере полчаса, чтобы обрести лес. Полчаса моих — с Муром полтора часа. В Чехии было лучше.
1296
Подобных обвинений (дословно) в адрес Цветаевой, как одного из авторов «Верст», в известных нам рецензиях на журнал обнаружить не удалось. В то же время о том, что «Версты» «повернуты лицом в сторону большевиков», писали многие критики. См. письмо к В.Ф. Ходасевичу от октября 1926 г., письмо к Б.Л. Пастернаку от 9 февраля 1927 г. и коммент. к ним и др.
1297
Стихи и проза Цветаевой были абсолютно чужды М.В. Вишняку. Позднее он признался: «…я всегда противился их напечатанию» [Вишняк М.В. «Современные записки»: Воспоминания редактора. Bloomington, 1957. С. 148). В июле 1933 г. Цветаева писала Рудневу: «Мне очень жаль… что моя корректура („Живого о живом“. — Л.М.) идет к Вишняку, а не к Вам, мы с Вами хотя и ссоримся — но в конце концов миримся, а с Вишняком у меня никакой давности…» (СС-7. С 445). См. также письмо к М.В. Вишняку (от 15 апреля 1926 г.).
1298
См. письма Цветаевой к В.Ф. Ходасевичу (октябрь 1926 г.). к П.П. Сувчинскому и Л.П. Карсавину (9 марта 1927 г.) и коммент. к ним.
1299
Речь идет о напечатанных во втором номере «Верст» (1927) отрывках из уже опубликованных в Советской России романов А. Белого «Москва под ударом» (М., 1926) и Ю. Тынянова «Кюхля» (Л., 1925). Цветаева ставит рядом имена Юрия Тынянова и Марка Алданова как авторов исторических романов.
1300
Нашелся издатель… — И.Е. Путерман. См. письмо 25–27 к C.H. Андрониковой-Гальперн от 1927 г. (второй день Пасхи).
1301
В 1921 г. Цветаева подарила заочно мужу книгу «Стихи Духовные» (СПб., 1912) с надписью: «Моему дорогому Сереженьке — прежнюю Русь. Марина. — „Россия во мне, а не я в России!“ (Ваши слова перед отъездом). Москва, 30-го р<усского> июля 1921 г.» (