Разум. — Небольшой перерыв. — Это первое слово, бросившееся мне в глаза, схватившее меня за глаза, после Вашего имени, и, не читая, с ухом (физически) на макушке: «Ах, вот в чем дело! Теперь ее упрекают в разуме, как раньше упрекали (восхищаясь) в страсти. А страсть к разуму, разве это не существует? (к разуму, формуле, к Абсолюту наконец!) [1324].»
Милостивая государыня, это история наших первых книг. Роман читателя с нашей первой книгой — о! это старая история. Это история — новейшая — величайшего из великих — Райнер Мария Рильке, который, перед уходом, оставил нам лучшую свою книгу — Druineser Elegien [1325], — тихо оплакиваемую всеми «благородными душами» (слова несчастного Мартена), как слишком отчужденную, слишком безобразную (а потому и невоображаемую), слишком, всегда это слишком, которое они не признают никогда и которому они (благо-родные-мертво-рожденные) всегда предпочтут «Buch der Bilder» [1326], поверив на слово-Билдер, что это просто книга в картинках — Билдербух, — как упоминаемый грустный молодой человек поверил, что яблоко-Жизнь — яблоко для десерта.
О! Они всегда хотят, чтобы их убаюкивали, развлекали, — пугали чуть и много утешали.
Роман читателя с нашей первой книгой. Знаете ли Вы, что мать Р<айнера> М<ария> Р<ильке> жива, в Вене, никогда не простила ему его следующих книг, начиная со второй — так как она была настолько лучше! Знаете ли Вы, что Р<айнер> М<ария> Р<ильке>, имея мать (70 лет), бабушку (90 лет), дочку (30 лет), внучку (5 лет) умер один, что никто из них не пришел его проводить [1327]. (Если Вы его любите, я могу Вам прислать его неизданное завещание, умоляя Вас — свято — никому его не давать.)
И тем не менее, со всей их любовью, им не удастся отвратить нас от нашей первой книги. Она имела свое основание (необходимость) быть. Это был точный слепок нашего дыхания (крика — рыдания — вздоха) того времени. Но наша первая книга никогда не была их (нашей) книгой. Для них она была обещанием делать, как сделано, для нас обещанием Бога нам, из-нас нам (сделать лучше?) нет, ах, у нас есть прекрасное русское слово ни лучше ни хуже — пуще, — оно не переводимо — crescendo — больше в смысле силы.
Сила, вот в чем он Вас упрекает, этот бесчисленный молодой человек, сила никогда не чары, никогда не маска, Сила — лик и каска.
Ваша книга, которую я прочту, сударыня, и которую я люблю, не потому что я верю в Вас, но потому что я Вас знаю, Вас не вчерашнюю и не сегодняшнюю, а Вас всегда грядущую, — не заставляет ни мечтать, ни плакать, ни любить, ни даже думать — поскольку она и есть, продумана, поскольку она есть дума (формула). Она ничего не заставляет делать. Формула силы.
…Мы были готовы прочесть итог ее переживаний «богини»… Упрек того, кто, надеясь найти богиню, нашел только божественность.
Впервые — ВРХД. 1992. № 165. С. 182–185 (публ. и пер. с фр. H.A. Струве). СС-7. С 190–192. Печ. по СС-7 с уточнениями В. Лосской (выделение слов курсивом).
29-27. Б.Л. Пастернаку
<Около 11 мая 1927 г.>
Борис, ты никогда не думал о том, что есть целая огромная чудная область, для стихов запрет<ная> и в которой открываются такие огромные законы, открывались бы — через слово. Так нынче, идя по улице, установила: мужчина, дающий влагу, припадает к женщине, как к роднику. Мужчина припадает к женщине как к роднику — а сам родник. — Сам поит, а думает, что пьет. / Правда в припадении мужчины к женщине, как к роднику, к<огда> сам родник. Поя́щий — а пьет! Правда эт<ой> недостоверност<и>. / Или же: / Есть миры, Борис, да — дивись / То, что узнаешь вдвоем, — так бы я назвала, так это называется. Ничто Борис не познается вдвоем (забывается — всё!), ни честь, ни Бог, ни дерево — ни-ни… Только [тайна твоего] твое тело, к которому тебе ходу нет. Подумай, странно<сть>: целая область души, в которую я (ты) не могу одна, Я — НЕ МОГУ ОДНА. И не бог нужен — а человек. Sesam, th<ue> Dich auf! {294}
На эт<и> мысл<и> набрела после сегодняшнего раннего утра, когда я вдруг почувствовала тебя рядом — в моей досягаемости, только руку (и очень немножко) протянуть, отвести от тела, просто — пошевельнуть. Я лежала и думала: как ПРОСТО.
Думаю, что если я была бы с человеком, которого очень люб<ила>, — МАЛО! — того, Героя П<оэм> [1328], очень любила — нет с таким — ну, Колумбом [1329] внутрь (КАК Я) — [следовательно, не сердись, с тобой (ведь это лучше, чем начать с «тобой»)] я бы сказала, т.е. узнала, установила, утвердила целый ряд изум<ительных> вещей, не откры<тых> там: неска́занных, м<ожет> б<ыть> несказа́нных (высказала бы). [Не поэт в охоте за дичью] внезапное озарение, что я целой себя (второй себя, другой себя, земной себя, — а ради чего-нибудь жила же!) НЕ ЗНАЮ, да, вопреки Поэме Конца. Там было ошеломление, столбняк ЛЮБИМОСТИ (так меня никогда никто не смел любить — как любу́ю!), зачарованность чужой зачарованностью, задохновение чужим задохновением, — в горах отзыв (Поэма Горы!), [но я этот материк открыв<ала>] Зараженность и заряженность, сильнейший вид душевной отзывчивости, нашедшей земные слова.
1324
В предпоследнем абзаце статьи М. Мартен дю Гар писал:
«Если я теперь свидетельствую… против злоупотребления разумом в „Честь Страдать“, то это не из-за разума, а потому что разуму нечего делать в стихах, особенно когда он стремится преобладать и не приносит ничего особенно, ни ясного ни питающего, для души. В стихах не объясняются».
1325
Описка Цветаевой. Правильно: Duineser Elegien (Дуинезские элегии). См. коммент. к письмам к Рильке.
1327
Мать — Рильке Софи (урожд. Энтц; 1851–1931); бабушка (по материнской линии) — Энтц Каролина (урожд. Кинцельбергер; 1828–1927); дочь — Рильке (Зибер-Рильке) Рут (1901–1972) (см. письмо к ней,
1328
Герой «Поэмы Конца» и «Поэмы Горы» — К.Б. Родзевич. См. письма к нему (