Мой обожаемый! (Можно так говорить?) III ч<асть> Шмидта такая сила силища, такая — ты, что у меня одно чувство — победителя. (Чего — поймешь.) О, Борис, так поют, вырываясь из тюрьмы. Ты в III ч<асти> уже вне Шмидта, потому так восхитителен. Начинать так нельзя, так только кончают. (Не могу не отметить речь Шмидта, местами отвратит<ельную> — родственн<ую> письмам: тираны и пр<очая> общятина) Когда я смотрю — в веках — на эту пару: тебя и Шмидта, я — смеюсь. В одну телегу впрячь не можно — Коня и трепетную — рвань (дрянь) [1356]. Если бы не боялась тебя обидеть, сказала бы слякотную. Нет, Борис, Шмидт — хороший человек и Бог с ним, а вот III часть — великолепие и боги с тобою. В твоей истории с Историей я тебя понимаю с трудом я ведь, в какой-то глубине, в наедине своем — безотв<етственно> историю сбрасываю. Но не обо мне. Рада книге Шмидта [1357] [какой матерьял для психоанализа], и сейчас не мысл<ю> ее общност<и>. Думаю, в брошюре — III часть отлетит на́ — за́ — не знаю: далёко! в ней пружина, бьющая. III часть вровень Потемкину. Наконец, с чистым сердцем могу писать тебе о тебе в текущих днях.
Усиление тебя в моих, присутствие в часах до таинственности (если бы что-нибудь было таинственным, если бы не всё и значит — ничто!) совпадает с усилением моей жизни в стихах. Я сейчас пишу вещь, совсем одинокую, отъединяющую, страшно увлечена [1358]. И вот рвусь между письмом к тебе и очередным четверостишием, говор<я>: справа ты, слева стих, оба [лучше больше] пуще. (Вдруг — неожид<анно> — ответ женщины XVIII столетия, XVIII столетие устами женщины: Что бы Вы сделали в лодочке <над строкой: во время бури>, где Вы, [Ваш муж и Ваш друг] и нужно было бы, чтобы было <только?> дв<ое>: — Je sauverais mon mari et je me noierais avec mon amant {301} — Noyade (почти naïade {302}), вот это — конец Мо́лодца — в огнь синь! — это всё мое право на себя, но — КАКОЕ.) Я никогда не стану для тебя меньше чем есть, чем была. Конечно, нет. Знаю. Меньше может быть только, когда берут из целого (стылого), а когда из растущего — даже ты, Борис, не сможешь пожрать меня в росте, предвосхитить, подавиться, проглотить (envoûter {303}. Какое чудо — этот грот, втягивающий море — в глотку). Родной! — «Не надо говорить». Конечно не надо, я тебе говорю только о том, КАК я бы сказала. Мысль, а вовсе не слово. Мне нужен союзник — в м<ысли> — кто как не ты? (А под рукой мех, твоя голова, сквозь который явственно прощупывается мысль. Мех и мысль. И не с затылка, нет, с лба, как себя держу за голову, отведя волосы, переп<летя> пальцы концами и под ладон<ями> неуловимое место <вариант: средоточие> силы.
Как можно было у Гёт<е> Вертера взять Гёте — Euphorion? {304} [1359]
— Мысль. Ты во мне не существуешь, подсуществуешь, как вообще в мире, твое пребывание во мне не есть выхождение из. Ненарушенность. Почему всё конч<ается>, п<отому> ч<то> люди, живущие внутри или вне, — выходят в любви — наружу или внутрь, нарушают, не могут. Лучшие «опускаются», снисходят, другие возвышаются, — едино: не их воздух, не могут. Перерыв. И опять домой. Самое ужасающее явление дробности, частичн<ости> кус<ков>, вырванных из жизни. — Говорю и о себе. — Усиление <нрзб.>, по той же <нрзб.> — так быть должно́. Или же — ПОЛНОЕ ИЗЪЯТИЕ себя из себя, мира из мира — те, прости за грубость — двое суток в постели Нинон де Ланкло [1360] <над строкой: тех двух> — [не о пост<ели> говорю] — ничего не зная, не ведая, пусть дом сгорит — не вста<ла>.
1356
Перефразированные слова Мазепы из поэмы A.C. Пушкина «Полтава»: «В одну телегу впрячь не можно / Коня и трепетную лань».
1357
Рада книге Шмидта. — Имеется в виду готовящийся к изданию сборник «Девятьсот пятый год», в который должны были войти одноименная поэма и поэма «Лейтенант Шмидт» (1927). «Осенью, думаю, выйдет книга», — писал в те дни Пастернак Цветаевой (
1359
Цветаева говорит о герое «Страданий юного Вертера» и о Эвфорионе, персонаже второй части «Фауста», дописанной им в старости (
1360
Нинон де Ланкло (наст, имя Анна; 1616–1706) — красавица, образованная женщина, хозяйка знаменитого салона, который посещали Мольер, Расин, Ларошфуко и др. В 1928 г. Цветаева собиралась писать поэму о Ланкло, сохранившиеся фрагменты поэмы приведены в кн.: