Милый Володя,
Итак, ждем Вас — Мур, Аля и я, — в воскресенье, 24-го, к 2 ч<асам>, лучше не позже. Мур уже будет готов, сразу пойдем на вокзал, к<отор>ый от нас (говорю об электрич<еском>) четыре минуты.
До свидания и спасибо!
Тогда же сговоримся о чтении О<льге> Е<лисеевне>, Вам, Аде — и Наташе и Оле [1399], если хотят, моей новой вещи — Поэмы Воздуха. Лучше даже, если заранее сговоримся на два подходящих вечера на след<ующей> неделе, чтобы я сразу могла назначить.
P.S. Могу только после 8 ч<асов>.
Впервые — НП. С. 236 (с ошибкой в дате написания). СС-7. С. 85–86. Печ. по СС-7.
42-27. Б.Л. Пастернаку
<Около 24 июля 1927 г.>
Родной Борис. Птицелов жулик, знаю главного заправилу [1400], а конвенции нет — итак <оборвано>. Огорчена наверное не меньше <вариант: больше> тебя, п<отому> ч<то> за тебя. Картина знакомая: плод твоих рук (локтей) не пожинает, а пожирает другой — кому и руки только на то даны. Так было — так будет.
Статьи Мирского не читала [1401]; не только не прислал, но не упомянул, из чего ничего не вывожу, п<отому> ч<то> о нем вот уже год как не думаю — никогда, все, что я тебе скажу о нем, неубедительно, п<отому> ч<то> познается общением. Кроме того, ты не только добрей меня, ты — сама доброта и не можешь ненавидеть человека за врожденное уродство. Мирский со своими писаниями незнаком, а я весь последний год знакома только незнакомым. Есть здесь еще один — куда более странный — человеческий случай, его приятель, тоже дефективный и тоже душевно-дефективный, но [с уклоном в сторону сердца] душевно-сердечно, тогда как Мирский душевно-душевно, просто (о Мирском) ничего: ни дерева, ни лица, ни — непосредственно, не через литературу не чувствует и от этого страдает. А тот (третий редактор Верст) все чувствует, ничего не хочет чувствовать и от этого не страдает. Мирский — непосредственно — тупица, Сувчинский — гениальный интуит, иногда устрашающий. Зачем о них? [1402] П<отому> ч<то> когда-нибудь свидишься, если бы не суждено было — не писала бы. «Не живу — я томлюсь на земле». Кто это написал? Блок или Ахматова [1403], это обо мне написано <вариант: я написала>, но не по любви, любящей меня, и в любви, и без, всегда, как родилась. Я недавно говорила одной умирающей [1404], перелюбливающей, т.е. любящей меня так же, как недолюбил — когда-то — брат [1405] <вариант: когда-то ее брата я—>, — я недавно говорила одной умирающей: «Зачем я родилась? Это бессмысленно. Лучше бы другой кто-нибудь» — и вовсе не от несчастности, именно от неразумности факта моего существования. Да в том-то и горе, Борис, что есть адрес и рука, иначе я бы давно была с тобою. Ты единственный человек, которого я хотела бы при себе в час смертного часа, только тебе бы повер<ила>.
Борис, ты не знаешь «С моря». Письма к Рильке, Поэмы Воздуха, — сушайшего, что я когда-либо написала и напишу. Знаю, что нужно собраться с духом и переписать, но переписка — тебе — безвозвратнее подписания к печати, то же, что в детстве — неожиданное выбрасыванье какого-нибудь предмета из окна курьерского поезда / — пустота детской руки, только что выбросившей в окно курьерского поезда — что́? Ну, материнскую сумку, что-нибудь роковое.
Борис, я соскучилась [по русской природе], по лопухам, которых здесь нет, по не-плющо́вому лесу, по себе в той тоске. Если бы можно было родиться заново, я бы родилась 100 лет назад — в Воронежской глушайшей губернии — чтобы ты был мой сосед по имению. Чудачек было немало и тогда — как и чудаков. Сошла бы. Сошли бы.
У меня была бы собака (квартира, даже птиц, даже цветов на окнах нельзя!) <над строкой: пункт контракта>, своя лошадь, розовые платья, нянька, наперсницы… Помещичий дом 150 лет назад ведь точь-в-точь — дворец Царя Тезея. Только там и быть Кормилицам и Федрам. А Ипполит — стрелок! Борис, почему я не могу проснуться от зари сквозь малиновое или розовое пл<атье>, перек<инутое> через спинку кресла, с первым чувством: до твоего приезда еще 39 дней! — или столько же часов. А потом: се-но-кос, се-но-вал, ужи шуршат, сухо, теряю кольцо, лесенка, звезды. Понимаешь — и смейся, если хочешь — Тристан и Изольда, ничего другого, с необходимыми участниками трагедии, strict nécessaire {311}, без перегрузки советских, эмигрантских новоизобрет<ений>, всех читанных и усвоенных тобою, читанных и неусвоенных мною книг, да, без Шмидта, Борис, и м<ожет> б<ыть> без всех моих стихов — только в альбом! — …во время оно, Борис…
1400
Птицелов. — Название парижского издательства, основателем (1925) и владельцем которого был поэт и редактор Дмитрий Юрьевич Кобяков (1900–1977). В Париже жил с 1924 г. В последнем письме к Цветаевой Пастернак запрашивал ее: «Что это за птицеловы? Не знаешь ли ты их адреса, и к кому обратиться?» Какой вопрос был к издательству у Пастернака неизвестно (
1401
Речь идет о статье Святополк-Мирского «The Present State of Russian Letters», которую он прислал Пастернаку (
1402
Похоже, что Цветаева говорит о трех редакторах «Верст»: Д.П. Святополк-Мирском, П.П. Сувчинском («приятель») и С.Я. Эфроне («третий редактор»).
1404
Речь идет о Вере Александровне Завадской (в первом браке Аренская, во втором Смышляева; 1895–1930), соученице Цветаевой по гимназии. В «Повести о Сонечке» Цветаева вспоминала о ней:
«…Верочка, с которой я потом встретилась в Париже и о которой — отдельная повесть, умерла в 1930 году, от туберкулеза, в Ялте, за день до смерти написав мне свою последнюю открытку карандашом: — Марина! Моя тоска по Вас такая огромная, как этот слон» (
См. также письмо к Б.Л. Пастернаку от 30 ноября 1927 г.
1405
…недолюбил… брат… — Ю.А. Завадский. «…Они были брат и сестра, и у них было одно сердце на двоих, и все его получила сестра…» (