Впервые — Души начинают видеть. С. 427–429. Печ. по тексту первой публикации.
81-27. Б.Л. Пастернаку
<Начало ноября 1927 г.>
Б<орис>
Мир видишь каким-то расплавленным, точно всё твердое в нем — начиная с гор, кончая гордостью <вариант: от первых до последних>, растопилось, aufgelöst {352}, растеклось в об<ъятии> двух. Солнце тех утр я помню жидким, плещущим в горсти.
И сердце течет, волоча сво<и> кам<ни>.
Горячий поток.
Впервые — Души начинают видеть. С. 429. Печ. по тексту первой публикации.
82-27. Б.Л. Пастернаку
<Около 6 ноября 1927 г.>
Борис, не могу удержаться от соблазна написать тебе два слова о твоем письме в руках и жизни Сувчинского [1565]. — «Я никогда не смел думать, что он та́к откликнется». / Нарочно пришел пешком из своего Кламара ко мне в Мёдон (40 мин<ут> ходьбы, больная нога), чтобы известить меня о своей добыче. Да именно добыче, он всей своей природой добытчик, крупный и нежный хищник, — enjôleur, enrôleur, mangeur, dévideur {353} и — представь себе! — не женских сердец — мужских, и не сердец, а сущн<остей>, — наподобие тех мецен<атов> <над строкой: русских и итальянских> XVIII в., могших только в другом, <над строкой: т.е. в мужчине>. Мне его жалко, всегда и неуст<анно>, не пон<имая>, я убеждена, что он больше, да так и есть. 1) Огромный голос, который презирает, 2) музыкальный гений, которого отринул, [когда-то] первый откликнулся на 12 Блока, п<отом> с Блоком первый зачинал Евразию… [1566] Читатель всегда в уровень поэту, даже тебе, даже Рильке, — изумит<ельное> явление, Сезам, с… <над строкой: закр<ойся>> не знаю чем отшвыриваю<щий>, д<олжно> б<ыть> послед<ствие> холод<ного> сердца. Лукавец — льстец — и с такой грустью, с таким иногда огромным вырыв<ающимся> вздохом, вздохом физически выдающим всю глубину груди и души. И в итоге я ничего о нем не знаю.
Обратное Мирскому, может зараб<отать> мил<лиону> поэтов на 10 милл<ионов> поэм.
Еще: человек, что-то во имя чего<-то> в себе переломивший (убивший?), яростно на это что-то в другом накидывающийся — самоборчество — богоборчество (боги) — в чем-то мой явный враг, мой скр<ытый> <вариант: тайный> друг. Ты от него не оторвешься (к Мирскому тебя придется прикалывать английской булавкой, да и то оставишь клок), он от тебя не оторвется, вам, конечно, нужно встретиться, письменно и очно — обратн<ая> бездн<а> после Мирского и Маяковского. Верь, поп<робуй>, в кредит. Я бы очень хотела, чтобы вы переписывались [1567], так же как когда-то не хотела, чтобы переписывались ты и Мирский. Сувчинский явный приток.
Впервые — Души начинают видеть. С. 429–430. Печ. по тексту первой публикации.
83-27. Б.Л. Пастернаку
<Около 12 ноября 1927 г.>
Дорогой Борис моя [черновая] тетрадь меньше стихи, чем письма к тебе. Вот, справа — налево несколько страниц назад, большое письмо тебе о Сувчинском — неотосланное по недостатку времени, т.е. малодушию (время всегда есть, ты это знаешь). В нем я — не бойся — хвалила С<увчинского>. А сегодня совсем о другом: об — удивительной все-таки вещи — что я во всем русском Париже совершенно никому не нужна. Ко мне никто не ходит, никогда. Ходят к С<ереже> и в дом, вообще посидеть. [Это, впрочем, было и в советской Москве] О стихах никто никогда, в последний раз читала стихи Асе, а до этого?? честное слово, не помню. Меня никто не любит и никто не знает, знают стихи (то или иное в том или ином журнале) и знают веселую и резкую хозяйку дома.
1565
На письмо Сувчинского (см. коммент. 2 к письму к Б.Л. Пастернаку от 20 (?) октября 1927 г.) Пастернак ответил письмом 31 октября 1927 г. (См.:
1566
…первый откликнулся на 12 Блока… — В предисловии, которым П.П. Сувчинский сопроводил софийское издание «Двенадцати» (
1567
Начатая осенью 1927 г. переписка между Б. Пастернаком и П. Сувчинским оборвалась сразу же после первых писем. Возобновилась она лишь спустя 30 лет, осенью 1957 г. Инициатором ее был П. Сувчинский:
«Если Вы помните, что когда-то, очень давно, бедная Марина Ивановна Цветаева жила в Париже, что были „Версты“ и многое, многое другое. Вы м<ожет> б<ыть> помните (или теперь вспомните) и меня…» (