Асеев будет писать? [1575] Любопытно. Рада. У меня холод по спине от его фамилии, стальной. Почему не Алексеев? Боль<ше> бы свет<а>. А это звук ножа по стеклу. Читаю Конармию Бабеля [1576], хочется сказать слова 3-летней — когда-то! — Али: «Кто тебе так глаза перевернул?» Какой романтизм ненависти! Если ксендз, так уж непременно лифчики прихожанок. Единств<енное> мил<ое> место в книге, когда с ним говорят молодцы и красавцы начдивы: «Паршивенький какой». Умилительно. А, правда, так паршив как встает? Еще хорош один старый генерал, не жел<ающий> сдаться. Захлебывание зверствами и уродст<вами>. Маяковского передернуло от твоих червей [1577], а что он сказал на сценку над мертвым поляком. Всё ли нужно писать, даже бывшее? И не лучше ли об ином помолчать.
Читаю сейчас одного за другим современных французов-прозаиков. И знаешь вывод: des frais pour rien {355}. Между кровавостью Б<ернаноса> [1578] <оборвано>
Впервые — Души начинают видеть. С. 436–439. Печ. по тексту первой публикации.
85-27. Б.Л. Пастернаку
<Вторая половина ноября 1927 г.>
Борис! Я бы хотела еще раз родиться, чтобы всее! <подчеркнуто дважды> сказать.
Псевдосвобода океана.
Листья я чувствую менее связанными, чем волны: поступившись передвижением они раз навсегда вольны во всем. Волны: теш<атся> на привязи. Или же: кто-то волнуется волнами, они следствие чьего-то волнения. Их, как таковых, нету. Та́к американка, стремимая Капиталом. Я же, Борис, лист.
Впервые — Души начинают видеть. С. 439. Печ. по тексту первой публикации.
86-27. A.A. Тесковой
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne dArc
28-го ноября 1927 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Мимо нашего окна люди идут с поезда. И вот, вчера, явление Варшавского [1579], с чемоданом в одной руке, посылкой — в другой. Всё подошло нельзя лучше: ничего не мало́, а велика только рубашка (белая), до которой Мур конечно скоро дорастет. Синее пальто как раз в пору, скаутская рубашка тоже, впору и башмаки, и чулки, и все шапки. Теперь о вязаном костюмчике (гнома). Вы угадали мою мечту, вот уже почти два года (Муру 2 г<ода> 9 мес<яцев>) как мечтала о таком для Мура, об именно всем — сразу: шапке, куртке, штанах, шарфе, и именно — голубом. Размеры идеальные, как на заказ. Нынче в первый раз после долгого сиденья дома (простужен, как всё окружающее) Мур вышел на улицу. День был мягкий, пражский: туман, дуновение, сон. Мы гуляли одни (Аля была в школе), прошли в наш чудесный парк, где (туман!) не было ни души.
Только голубой Мур и я. В 4 часа стало уже смеркаться, ночь наползала как пуховик. Не хотелось уходить: одиночество и туман, — мои две стихии! Мур из голубого превратился в синего — сизого, — цвета разостлавшегося вдали Парижа и неба над ним. Людей не было: был новый (всегда!) Мур в новом костюме и тысячелетняя я. «Сколько Вам лет?» — «Час.» — «Старше камней». Человека, который бы не улыбнулся в ответ, полюбила бы с первого раза. Но — отвлекаюсь — моим годам, вообще, суждено смущать. Мне осенью исполнилось 33, выгляжу на 23, а Аля, которой 14, на 16 [1580]. Путаница. Впрочем никогда, с четырех лет, не имела своего возраста, ни с виду, ни внутри, раньше и была и выглядела старше, сейчас выгляжу моложе, живу — моложе, и неизмеримо старше — есмь.
Мур гулял в новых башмаках и чулках, башмаками неустанно любовался, вернувшись домой не захотел сменять на туфли и сейчас немилосердно ими гремит.
— Писала ли я Вам про Алину школу? [1581] Она делает огромные успехи, — pas de géant! {356} — никогда не учившись, великолепно и сразу овладела гипсом — сначала орнаментом, теперь — фигуры. Недавно принесла мне чудесную голову льва. Ездит через день, на 3–4 часа. Школа недорогая: 20 фр<анков> в месяц, один день барышни, другой день — молодые люди. Мудрое распределение в городе, где всё направлено на разницу полов. Не люблю Парижа. «Dunkle Zypressen! Die Welt ist gar zu lustig! Es wird doch alles vergessen» {357} [1582]. (Мур, глядя на перечеркнутое: «Мама! ты грязь сделала».)
1575
Асеев собирался писать о Марине Цветаевой. — В письме от 12 ноября 1927 г. Пастернак сообщил Цветаевой, что H.H. Асеев собирается писать о Цветаевой в своем годовом отчете о поэзии.
1576
Сборник рассказов Н.Э. Бабеля (1894–1940) «Конармия» вышел отдельным изданием в 1926 г. (М., Госиздат).
1577
Маяковского передернуло от твоих червей… — В ранней редакции главы «Морской мятеж» (под названием «Потемкин») из поэмы «Девятьсот пятый год» были строки:
«А на деке роптали / Приблизившись к тухнувшей стерве / И увидя, / Как кучится слизь, / Извиваясь от корч, / Доктор бряк наобум: /Порчи нет никакой. / Это черви. / Смыть и только, — / И — кокам: / — Да перцу поболее в борщ» (
Ср. в статье Цветаевой «Мой ответ Осипу Мандельштаму» о его книге «Шум времени»:
«В Ваших живописаниях Крыма 21 г. — те 90-е годы, тот пастернаковский червь (с Потемкина), от которых Вы так отмежевываетесь. Ваша книга — nature morte, и если знак времени, то не нашего» (
«Пастернаковских червей» отметила в своей резкой рецензии на «Версты» Зинаида Гиппиус:
«…его (Пастернака. — Сост.) „достижения“ известны: … „Расторопный прибой сатанеет от прорвы работ“ — „и свинеет от тины“… Далее, конечно, о „тухнувшей стерве, где кучится слизь, извиваясь от корч — это черви“… Образы не молоденькие, но у новейших советских знаменитостей к ним особливое пристрастие: должно быть, старым считается буржуазно-помещичий Соловей с розой, так лучше хватить подальше» (
Реакции Маяковского на эти строки Пастернака обнаружить не удалось. В целом же Маяковский высоко оценил поэму:
«Теперь он (Пастернак —
Такую же оценку Маяковский дал в интервью с редактором журнала «Польска вольность» (№ 7. 22 мая 1927 Г.):
«…произведения Пастернака „Лейтенант Шмидт“ или „Сестра моя жизнь“ — это вещи весьма значительные» (
1578
Бернанос Жорж (1888–1948), французский католический писатель. К этому времени вышли его романы «Sous le soleil de Satan» («Под солнцем Сатаны», 1926) и «L'Imposture» («Обман», 1927). Говоря о «кровавости» Ж. Бернаноса, Цветаева имеет в виду, скорее всего, роман «Под солнцем Сатаны», где героиня убивает любовника, превращается в Сатану и кончает жизнь самоубийством (перерезает себе горло).
1580
В своей переписке Цветаева смещает даты рождения: 8 октября (26 сентября) 1927 г. ей исполнилось 35 лет, ее дочери Ариадне в сентябре — 15 лет.
1581
Ариадна Эфрон поступила в Рисовальную школу, где училась композиции и русскому орнаменту у И. Билибина, декоративному рисованию у М. Добужинского и др.
1582
Заключительные строки стихотворения «Frauen-Ritornelle» Теодора Шторма (1817–1888). Эти же строки Цветаева взяла эпиграфом к поэме «Перекоп». Трехстишие из этого стихотворения неоднократно цитируется в письмах Цветаевой.