Разговор. Я: «Мур, что мне написать той тете, к<отор>ая тебе подарила все эти чудные веши: шапочку, шарфик, башмаки, штаны? Ну́?… Милая тетя»… Мур: «Милая тетя! (пауза) подари мне ещё штаны! (пауза) на Рождество.» — «Как ее зовут, тетю?» — «Тетя Аня», — «Тетя Аня, Мула гулял сегодня в парке в новом костюме. Там были скамейки и туман. (Мама! Где тетя Аня? Где?) Был туман. Был еще один туман. Было много. Потом они ушли домой. Живут они (туманы) в городе. Еще тете написать про Муру, что Мура человек, у Мула есть голова». Дальше шел откровенный и обильный вздор, который опускаю. Его живость — и радость и беда, затихает только за рисованием, если не рисует или не слушает, носится по всем комнатам, хватая и запропаща́я всё. Ему бы, как мне (хотя по разным причинам), жить 100 лет назад, лучше 150, в ландшафте детства Багрова-внука [1583]. Дети должны расти (т.е. матери должны пасти их) в природе, одни с животными, другие с деревьями. Парк или скотный двор, огород или большая дорога, всё — только не город! [1584] В город изредка, как на елку. Книги, печи, собаки, просторы, словом Российская держава 100 лет, 50 лет, ах — даже 10 лет! — назад. То, что я́ хочу, в конце концов (кроме книг!) имел каждый мужик, а книги? на то у мужика есть песня, есть сказка. И — ассоциация обратная мужику, песне и сказке — перехожу к М<арку> Л<ьвовичу> С<лони>му. Похоже. Мало — похоже — он, живой! Вспыхнувший профиль (ибо, на вопрос, отвернулся) — жест к карандашу — кружок, точечка, еще точечка, после секундной заминки правота во всем, кругом, по кругу (окружности Парижа!) Таков есть, таков был — и не был, в дни дружбы со мной! Ему со мною было дружить трудно, я не только хотела, а видела его большим. Отсутствие природы, недр, корней, жизнь верхами (не высотами!) {358} воображение, замещающее и душу и сердце, легкость, на смертном одре имеющая обрушиться на него целым Мон-Бланом. Я о нем редко думаю, но когда думаю — всегда с жалостью, как о недостойно-больном, или больном, недостойном боли. Короче и жесточе — самое бесплодное что́ есть: ИРРЕЛИГИОЗНЫЙ ЕВРЕЙ. Бог евреям был дан как противовес цифре или как цифра к нулю, еврей минус Бог — НОЛЬ, ZÉRO (0). Ни с кем из эсеров не вижусь, очевидно — не нужна и, значит, не нужны. А <может> б<ыть> остыли ко мне из-за Сережиного евразийства, всё более и более зажигающего сердца — не только зарубежных нас!
Прага! Прага! Никогда не рвалась из нее и всегда в нее рвусь. Мне хочется к Вам, ее единственному и лучшему для меня воплощению, к Вам и к Рыцарю. Нет ли его изображений покрупнее и пояснее, вроде гравюры? Повесила бы над столом. Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом и его мечом. Мне скажут (не Вы, другие!) — «ВАША Прага», и я, схитрив и в полной чистоте сердца, отвечу: «Да, МОЯ».
Ничего не боюсь, ни знакомств, ни гостей, я умею по-всякому, со всеми. Написала и увидела: по-своему со всеми. Я от людей не меняюсь, они от меня — чаще — да. Скучны мне только политики.
М<ожет> б<ыть> ничего и не выйдет, что ж — была мечта! Очень удивлюсь, если выйдет: в Праге меня все более или менее видели, а это единственное, что́ интересно в «поэтессе». М<ожет> б<ыть> (шучу, конечно) сослужит моя новая прическа, в данную минуту равная русскому старорежимному гимназическому 1-классному бобрику. Волосы растут темнее, но не жестче, чем были. Хожу без всякой повязки. Женщины огорчаются, мужчинам нравится.
Недавно сдала в В<олю> Р<оссии> для ноябрьского № «Октябрь в вагоне», — мой Октябрь 1917 г. (дорога из Феодосии в Москву) [1585]. Думаю, Вам понравится. Там хорошая формула буржуазии. Дописываю последнюю картину Федры (трагедия). Мой Тезей задуман трилогией: Ариадна — Федра — Елена [1586], но из суе-(ли?) — верия не объявила, для этого нужно по крайней мере одолеть две части. Знаете ли Вы, что на долю Тезея выпали все женщины, все-навсегда? Ариадна (душа), Антиопа (амазонка), Федра (страсть), Елена (красота). Та троянская Елена. 70-летний Тезей похитил ее семилетней девочкой и из-за нее погиб.
Сколько любовей и все несчастные. Последняя хуже всех, потому что любил куклу. Недаром М<арк> Л<ьвович> С<лоним> в честь Елены Спартанской назвал свою дочь! («Леночка») [1587].
С<ергей> Я<ковлевич> через день играет в Жанне д'Арк [1588], условия ужасающие: в холщевых костюмах на холоде, без завтрака (берет с собой), грубость, окрики, недружелюбие французов-фигурантов, рабочий день с 6 ч<асов> утра до 7–8 ч<асов> вечера и всё это за 40 фр<анков> в день (5 из них на проезд). — Die Welt ist gar zu lustig! {359} — Кроме того дает уроки русского и бесплатно редактирует «Версты». На днях выходит № III, вышлем —
1584
Дети должны расти <…> в природе… — Эти соображения Цветаевой о воспитании детей на лоне природы нашли позднее отображение в ее стихотворении 1940 г., заканчивающемся строками: «Ребенок растет на асфальте / И будет жестоким — как он» (
1587
См. письмо к М.Л. Слониму от мая 1926 г. и коммент. 3 к нему а также письмо к A.A. Тесковой от 20 октября 1927 г.
1588
С.Я. Эфрон снимался в качестве статиста в фильме режиссера К.-Т.Дрейра «La Passion de Jeanne d'Arc» («Страсти Жанны д'Арк») с французской актрисой Рене Фальконетти в главной роли (1928). В письме к Елизавете Эфрон Сергей Яковлевич писал в эти дни:
«Только в последние дни наша жизнь стала приходить в порядок. Летом трудно было материально. Осенью дела пошли лучше. Раз десять крутился в большой фильме о Жанне д'Арк… Из моих заработков — самый унизительный, но лучше других оплачиваемый, съемки» (
Снимался в качестве статиста в 1927–1928 гг. и в других фильмах. Известна также его эпизодическая роль узника, которого выводят на расстрел, в фильме Марко де Гастина и Мориса Глэза «La Madone des sleeping» («Мадонна спальных вагонов») (1928), снятого по одноименному роману французского писателя Мориса Декобра (1888–1973). (См.: