В ванной, с зубной щеткой в руке (ведь сейчас поз<овет> Мур!) остановилась: при чем зубы? Дело не в зубах: «Звезды до-олго горят там в тиши». Весь день до позднего вечера — <4 слова нрзб. > — физ<ически> жгло весь пищевод.
Борис, каждый поцелуй должен бы быть таков<ым>, не на жизнь, а на смерть, в полном сознании цены и платы.
Борис, можно так? Нужно так?
Если ты мне скажешь: «раз ты можешь спрашивать»… я тебе отв<ечу>: «о все спрашив<ают>, всегда, только скоты не…»
Умирающая, хуже — прокаженная, а у меня — дети. Преступление в полн<ом> составе. Но — ведь ее никто, ни один — не счит<ая> люб<ви> прокаж<енного> — не осмел<ился> в р<от>. Вывод: ей быть целованной либо прокаженным, либо — ценой лжи. Никто в полн<ом> сознании, хот<я> бы не зн<аю> к<ак> влюбл<ен> (я — совсем нет, всё ушло на брата, в брате вся пор<ция> исчерпа<лась>). Никто — жизнь. Никто — правда. Либо см<ерть>, либо ложь. Я это ощутила долгом, (правды, да) неминуем<остью> д<анного> час<а> и мест<а>. О ней не зна<ла> нич<его>. Должно быть почти мучила.
Объясн<и> мн<е> дел<ьно>, в л<юбви>, с л<юбовью> и ж<изнью>. Я ч<его>-т<о> не пон<имаю>.
А вот семейное. Неда<вно> бы<ла> ок<азия> в Берлин, впроче<м> хот<ела> тебе пи<сать> их опас<ения>. Кстати у тебя в Мюнхене — п<лемянник> и<ли> п<лемянница>? [1594] Важно.
Впервые — Души начинают видеть. С. 440–442. Печ. по тексту первой публикации.
88-27. К.Б. Родзевичу
<Без даты> [1595]
С<ережа> каким-то дьявольски нюхом пронюхал, что едут за пижамой и заявил, что ни под каким видом таковой носить не будет, что это для баб и т.д. Так как мое воображение ею ограничивалось, решила вручить ему непосредственно 50 фр<анков>, т.е. ровно треть, две трети оставив себе. Поэтому поездка отпадает, чего не скажу о моей благодарности к Вам. Но все-таки заходите, у С<ережи> надежда, что Вы с ним отправитесь в город.
Впервые — Письма к Константину Родзевичу. С. 111. Печ. по тексту первой публикации.
89-27. К.Б. Родзевичу
<Без даты> [1596]
Дорогой Радзевич!
Сегодня чудный уютный дождливый день — для дома. Приходите — либо обедать (12 ½ — 1 ч<ас>) либо, если обедаете в городе, по возвращении из оного — ужинать (часам к 7-8-ми). Сегодня мы с Алей сиротствуем, ни С<ережи>, ни Вашей общей тени, одни мы с Муром.
Итак, жду, ждем.
На обед макароны и corned-beaf {360}, на ужин — они же.
Впервые — Письма к Константину Родзевичу. С. 179. Печ. по тексту первой публикации.
90-27. A.A. Тесковой
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
12-го декабря 1927 г.
Дорогая Анна Антоновна, на днях (уезжает в среду) у Вас будет, с маленькой Рождественской посылочкой, П.П. Сувчинский, вождь евразийства. Постарайтесь побеседовать с ним на его тему, — он очень разносторонен, но ко всему другому сейчас либо равнодушен, либо пристрастен, а — чем стихи, скажем, под евразийским углом, лучше Евразийство в упор. Оба выиграете. О С<ув>чинском (а есть что́!) напишу после Вашей встречи с ним, в ответ на Ваши впечатления. Предупреждаю: крупнейшая фигура эмиграции.
Скоро Рождество. Я, по правде сказать, так загнана жизнью, что ничего не чувствую. У меня — за годы и годы (1917 г. — 1927 г.) — отупел не ум, а душа. Удивительное наблюдение: именно на чувства нужно время, а не на мысль. Мысль — молния, чувство — луч самой дальней звезды. Чувству нужен досуг, оно не живет под страхом. Простой пример: обваливая 1 ½ кило мелких рыб в муке, я могу думать, но чувствовать — нет: запах мешает! Запах мешает, клейкие руки мешают, брызжущее масло мешает, рыба мешает: каждая в отдельности и всё 1 ½ кило вместе. Чувство, очевидно, более требовательно, чем мысль. Либо всё, либо ничего. Я своему не могу дать ничего́: ни времени, ни тишины, ни уединения: я всегда на людях: с 7 ч<асов> утра до 10 ч<асов> вечера, а к 10-ти ч<асам> так устаю, что — какое чувствовать! Чувство требует силы. Нет, просто сажусь за штопку вещей: Муриных, С<ергея> Я<ковлевича>, Алиных, своих — 11 ч<асов>, 12 ч<асов>, 1 ч<ас> — С<ергей> Я<ковлевич> приезжает с последним поездом, короткая беседа — и спать, т.е. лежать с книгой до 2 ч<асов>, 2 ½ ч<аса> — хорошие книги, но я бы еще лучше писала, если бы —