Malakoff (Seine)
Rue Jean-Jacques Rousseau I
Madame Chnitnikova
(Шнитникова, Людм<ила> Eвг<еньевна>)
О моей жизни. Вся она сводится к нескольким (количественно — очень многочисленным) механическим движениям. Мыканье между пятью-шестью неодушевленными, но мстительными предметами — не маята маятника, ибо я не предмет, а нечто резко-одушевленное, именно — мыканье, тыканье чего-то большого и громоздкого (вспомните стихи Бодлера — о пингвине — нелепом на суше), в быту неорганизованного, между острыми, несмотря на их тупость, а м<ожет> б<ыть> именно тупостью своей, острыми, мелочами быта [139].
Жизнь, что́ я видела от нее, кроме помоев и помоек, и как я, будучи в здравом уме, могу ее любить?! Ведь мое существование ничуть не отличается от существования моей хозяйки, с той только разницей, что у нее твердый кров, твердый хлеб, твердый уголь, а у меня все это — в воздухе.
Мы кругом в долгах (Вам верну), пришлось из текущего иждивения купить теплые башмаки (135 кр<он>) и перчатки (35) и чулки (35) — (отмораживаюсь) — и вот уже 25-го сегодняшнего ноября ничего в наличности, даже эта марка в долг. «Дни» после моей вежливой перепалки с Зензиновым [140] (платил 50 гелл<еров> строка, я добилась 1.50) моих последних стихов не поместили, — сочувствую, — раз другой за 50, зачем же меня за 1 кр<ону> 50? Все всегда правы.
С<ережа> завален делами, явно добрыми, т.е. бессеребренными: кроме редактирования журнала [141] (выслан, — получили ли?) прибавилась еще работа в правлении нашего союза («ученых и журналистов»), куда он подал прошение о зачислении его в члены [142]. Не только зачислили, но тут же выбрали в правление, а сейчас нагружают на него еще и казначейство. Ничуть не дивлюсь, — даровые руки всегда приятны, — и худшие, чем Сережины! А кроме вышеназванного университетская работа, лютая в этом году, необходимость не-сегодня-завтра приступать к докторскому сочинению, все эти концы из Вшенор на Смихов и от станции на станцию, — никогда не возвращается раньше 10 веч<ера> (уезжает он поездом в 8 ч<асов> 30), а часто и в 1 ч<ас> ночи. Следовало бы поделить наши жизни: ему половину моего «дома», мне — его «мира» (в обоих случаях — тройные кавычки!).
М<арк> Л<ьвович> о месте замолчал, вообще замолчал, на торжественном собрании нашего союза (выборы председателя и всего состава правления) отсутствовал, кто-то потом рассказывал: «уехал освежиться на 5 дней». Есть разные помойки: предпочитаю свою, внешнюю! На людях я его всегда защищаю и отношусь к нему с добротой, но есть что-то в этой доброте от моей высокой меры, а м<ожет> б<ыть> — просто от презрения. Мое отношение к нему — мое отношение к еврейству вообще: тяготение и презрение. Мне ни один еврей даром не сходил! [143] (NB! А ведь их мно-ого!).
Завадский («мой» Завадский) из председателей ушел, выбрали при моем живейшем соучастии В.Ф. Булгакова [144]. Он сиял красным, как пион. Седые волосы над младенчески-розовым лбом лоснились. М<ожет> б<ыть> — двинет сборник? Рукописей — чудовищная толща, сколько грядущих мстителей! Были бы здесь, рассказала бы в жестах и в лицах, много смешного, но так, в отдалении, теряет остроту. Дала в сборник «Поэму Конца» — ту, над обрывом, от к<отор>ой у Вас разболелась голова — сосны и акации, помните? — очень бы хотелось именно здесь, в Праге, но… если дадут меньше кроны строка (je baisse à vue de l'oeil!) {35} придется изъять.
Да, на каком-то вечере в Ч<ешско>-Р<усской> Едноте (была второй раз за два года) видела Р<одзевича>. Сидели за столиком с Б<улгако>вой. Прислонили для приличия два стула, якобы ожидая еще пару, к<отор>ая, разумеется, не явилась. В один из перерывов подошел (Б<улгак>ова, по обыкновению, «va faive un petit tour pour me faire plaisir» {36} — и Р<одзевич>, не рассчитывая на ее быстроту, не боялся). Мы стояли с Ал<ександрой> Зах<аровной> [145] — она в голубой шали, я — в голубой шали, она — из деревни, я — из деревни… Истово поцеловал руку, и я, задерживая его — в своей: «Р<одзевич>! Да у Вас женские часы!» — «Даже девические». — «Ну, девические — это никогда не точно!» Улыбнулся своей негодной улыбкой (с Б<улгако>вой от такой быстроты отвык) — и, естественно, ничего не нашел в ответ. (Б<улгако>ва, получив от своего и всех православных, — отца [146] 400 кр<он> на рождение, купила вместо одних, — двое часов, и те и другие — женские: одни себе на правую, другие Р<одзевичу> на правую: того же вида, качества и размера, чтобы если и будут врать, врали одинаково. А собственного и всех православных, — отца оболгала, сказав, что часы стоят 400 кр<он>. Рассказывала мне это еще летом, заменив часы Р<одзеви>чу какой-то другой необходимостью). Постояли — разошлись. Постояли и с возвратившейся из турне Б<улгаковой>. — Как все просто, и если бы заранее знать! — Со мной всегда так расставались, кроме Б<ориса> П<астернака>, с к<отор>ым встреча и, следовательно, расставание — еще впереди.
140
Зензинов Владимир Михайлович (1880–1953) один из лидеров эсеров. Соредактор газеты «Воля России» (1920–1921 гг.), активно сотрудничал в «Днях» и «Современных записках». Геллер мелкая монета, сотая часть кроны.
142
Союз русских писателей и журналистов создан в Праге в 1922 г. С.Я. Эфрон был принят в Союз на его годичном собрании 21 ноября 1924 г. Дважды (в 1924 и 1925 гг.) избирался в правление Союза.
143
Ср. с заключительными строками письма к П.П. Сувчинскому и Л.П. Карсавину от 9 марта 1927 г. («Евреев я люблю больше русских…»).
144
В.Ф. Булгаков 21 ноября 1924 г. сменил C.B. Завадского на посту председателя Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии.
146
Сергей Николаевич Булгаков (о. Сергий Булгаков: 1871–1944) — философ, богослов, публицист, литератор. Отец М.С. Булгаковой. В декабре 1922 г. выслан за границу. В 1923–1925 гг. читал лекции на Русском юридическом факультете в Праге. В 1925 г. переехал в Париж в связи с основанием там Богословского института.