18-25. Б.Л. Пастернаку
<Около 14-го февраля 1925 г.>
Дорогой Борис,
1-го февраля, в воскресенье, в полдень родился мой сын Георгий. Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете, но желание С<ережи> (не треб<ованье>) было назвать его Георгием — и я уступила. И после этого — облегчение. Знаете, какое чувство во мне работало? Смута, некая внутренняя неловкость: Вас, Любовь, вводить в семью: приручать дикого зверя — Любовь, обезвреживать барса (Барсик, так было — было бы! — уменьшительное). Ясно и просто: назови я его Борисом, я бы навеки простилась с Будущим: Вами, Борис, и сыном от Вас. Так, назвав этого Георгий, я сохр<аняю> права на Бориса, то есть на Вас и — Борюшка, это не безумие, я просто чутко слушаю себя, Вас и Будущее.
Георгий — моя дань долгу, преданности, доблести и Добровольчеству, это тоже я, не отрекаюсь. Но не Ваша я. Ваша я — в Борисе.
Борис, все эти годы живу с Вами, с Вашей душою, как Вы — с то́й карточкой [285], Вы мой воздух и мой вечерний возврат к себе. Иногда Вы во мне стихаете, когда я стихаю в себе. Но чуть стих или дуновение иных земель — Ваше имя, Ваше лицо, Ваш стих. Жила эту зиму «Детством Люверс», изумительной книгой. (Да, книга, несмотря на, кажется, 70 страниц.) Многое, по поводу нее, записала, м<ожет> б<ыть> напишу [286].
Если бы я умерла, я бы Ваши письма и книги взяла с собой в огонь (в Праге есть крематорий) — уже было завещано Але — чтобы вместе сгореть — как в скитах! Но — уцелела: чудом, всё произошло неожиданно, в деревне и почти без врачебной помощи. Третий день как встала. Мальчик хороший, с прелестными чертами, по всем отзывам и моему чутью — в меня. Сколько писем за эту зиму! Не отослала ни одного, — все равно Вы их читали! Да все их, как всю себя, могу стисн<уть> в одно слово <оборвано>
Борюшка, я еще никогда никому из любимых не говорила ты, — разве в шутку, от неловкости и явности внезапных пустот — я вся на Вы, а вот с Вами, с тобой — это ты неудержимо рвется, мой большой брат!
Борис, я два года, я больше двух лет тебя люблю, — ты ведь не скажешь, что это воображение. Люблю, мне это иногда кажется пустым словом, заменим: хочу, жалею, восхищаюсь и т.д., замени, т.е. не существенно. Мне всегда хочется сказать: я тебя больше, лучше, чем люблю. Ты мне насквозь родной, такой же жутко, страшно родной, как я сама, без всякого уюта, как горы. (Это не объяснение в любви, а объяснение в судьбе.)
Ни одна моя строка, ни одна моя тоска, ни один мой помысел не минут тебя. Читала Детство Люверс, как дневник. Наше царство — где и когда?
Когда я думаю о жизни с Вами, Борис, я всегда спрашиваю себя: как бы это было?
Я приучила свою душу жить за окн<ами>, я на нее в окно всю жизнь глядела, — о только на нее! — не допуск<ала> ее в дом, как не пускают, не берут в дом дворовую собаку или восхитительную птицу. Душу свою я сделала своим домом, но никогда дом — душой. Я в жизни своей отсутствую. Душа — в доме, душа — дома — для меня немыслимость, именно НЕ мыслю.
Борис, сделаем чудо.
Да, когда я думаю о своем смертном часе, я думаю: кого? чью руку? И — только твою! Я не хочу ни священника, ни поэтов (не сердись!), я хочу того, кто только для меня одной знает слова, из-за, через меня их узнал, нашел. Я хочу покоя силы в телесном ощущении руки. Я хочу твоего обещ<ания> <вариант: слова>, Борис, на ту́ жизнь.
Наши жизни похожи, я тоже люблю тех, с кем живу, но это — доля. (Ты <оборвано>.) А есть: рок (roc) — утес. Доля же — дол. Ты мой вершинный брат, все остальное в моей жизни — аршинное.
«Игры слов и смыслов», — какую-нибудь книгу свою я так назову [287]. Восстановление утраченного первичного смысла путем сопоставления якобы случайных созвучий. Восстановленный брак, союз, связь.
Борис, а ты помнишь Лилит? [288] Борис, а не было кого-нибудь до Адама?
Твоя тоска по мне — тоска Адама по Лилит до-первой и нечислящейся. (Отсюда моя ненависть к Еве!)
Жена Эренбурга рассказывала, как вы вместе ехали на вокзал (они уезжали, Вы провожали). «Был замечательный вечер». Борис, это ты со мной ехал на вокзал, меня провожал.
285
Цветаева имеет в виду стихотворение Пастернака «Заместительница» из сборника «Сестра моя жизнь»; оно начинается строчкой «Я живу с твоей карточкой, с той, что хохочет…».
287
Такой вариант названия для нового сборника фигурирует в тетрадях Цветаевой в начале 1924 т. (см.
288
Лилит — первая жена Адама (упоминается в ранних апокрифах христианства, не вошедших в библейский канон). Не желала покоряться мужу, так как считала себя таким же творением Бога, как и сам Адам.