А чехи тоже забывают! В этом я убедилась тотчас после Вашего ухода: в углу на ящике серый чемодан. Или только побывавшие в России?
Впервые — Československá rusistika. Praha. 1962. № 1. С. 49 (публ. В. Морковина) (с купюрами); Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 30 (с купюрами). СС-6. с. 337 (с купюрами). Печ. полностью по: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 18–19.
21-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Вшеноры, 19-го февраля 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Вот письмо для Б<ориса> П<астернака>. Положите его, пожалуйста, в конверт, с надписью:
Человеку, который повезет, сообщите, на всякий случай, его домашний адрес:
Москва, Волхонка 14
(Тотчас же перепишите его себе на стенку, а то листочек легко затерять.) Лучше всего было бы передать на каком-нибудь литературном вечере, вообще, узнать, где он бывает. М<ожет> б<ыть> он служит, — тогда на службу. Все это можно узнать в Союзе писателей или поэтов.
17-го ночью, от разрыва сердца, умер Кондаков. А сегодня, 19-го, С<ережа> должен был держать у него экзамен.
Ближайшие ученики в страшном горе. Вчера С<ережа> с еще одним через весь город тащили огромный венок. Недавно был его юбилей — настоящее торжество. При жизни его ценили, как — обыкновенно — только после смерти. Черствый, в тысячелетиях живущий старик был растроган. Умер 80-ти лет. Русские могилы в Праге растут. Это славная могила.
Умер почти мгновенно: «Задыхаюсь!» — и прислушавшись: «Нет, — умираю». Последняя точность ученого, не терпевшего лирики в деле.
Узнав, — слезы хлынули градом: не о его душе (была ли?), о его черепной коробке с драгоценным, невозвратимым мозгом. Ибо этого ни в какой религии нет: бессмертия мозга.
С<ережа> уже видел его: прекрасен. Строгий, чистый лик. Такие мертвые не страшны, страшна только мертвая плоть, а здесь ее совсем не было.
Я рада за него: не Берлин, не Париж — славянская Прага. И сразу: умираю. С этим словом умер и Блок.
Я рада, что вы с Адей его слышали. Он останется в веках. О себе: чувствую себя средне. Мало сплю — ночью не всегда удается, днем не умею, не гуляю — мальчик еще мал, и нет коляски — и, вообще, некоторая разбитость, более душевная, чем внешняя. Прислуги нет: предлагали даму из Константинополя, но я сейчас слишком издергана, чтобы выносить присутствие чужого человека в таких тесных пределах. А приходящей на утренние часы не найти. Вечером же — С<ережа>, уют, Диккенс, не хочу, чтобы мыли пол. Пока обхожусь. Будет коляска будем уходить гулять, мальчик будет расти, все обойдется.
И — тяжесть так тяжесть! А то: прислуга, относительная свобода, я не вправе буду быть несчастной. Право на негодование не этого ли я в жизни, втайне, добивалась?
Вчера С<ережа> отослал Вам деньги. Ради Бога, напишите, дошли ли те, через оказию Кати Р<ейтлин>гер? Мне это необходимо знать. — И сколько. Если что-нибудь будут предлагать для мальчика, берите только платьица (ни одного) и штаны (ни одних). Разумеется — для младенческого возраста. (Есть такие штаны конвертиком, углом.) Кофточек и пеленочек у него достаточно. Есть даже вязаная куртка, прекрасная, года на три, и башмачки.
Мне подарили чешский халат (по чести — капот, расскажите Аде — оценит!) «бумазейковый» — кирпичный, с сиреневыми лилиями. В нем и сплю. И несколько рубашек, — тонких, как вздох, и как он же недолговечных. А Ваша желтая всё служит!
Целую нежно. Не забудьте ответить по поводу тех денег, с оказией. Ведь необходимо выяснить.
Огромное спасибо за Б<ориса> П<астернака>.
Впервые — НП. С. 136–139. СС-6. С. 723–724. Печ. по СС-6.
22-25. Е.А. Ляцкому
Вшеноры. 23-го февраля 1925 г.
Дорогой Евгений Александрович,
— Выручайте! —
17-го февраля, во вторник, умер Никодим Павлович Кондаков (смерть замечательная, при встрече расскажу) [309], а 18-го в среду С<ергей> Я<ковлевич> должен был держать у него экзамен [310]. Узнав, я, несмотря на горе по Кондакову, сразу учла трудность положения и посоветовала С<ереже> обратиться к Вам. Он же, по свойственному ему донкихотству, стал горячо возражать против устройства своих личных дел в такую минуту («что значат мои экзамены рядом со смертью Кондакова» и т.п.).
309
Рассказ Цветаевой о смерти H.H. Кондакова см. в письме к O.E. Колбасиной-Черновой от 19 февраля 1925 г.