Вше-норы. Крохотный загон садика с беседкой, стоящей прямо в навозе (хозяин помешался на удобрениях). В беседке, на скамье, отстоящей от стола на три метра — писать невозможно — я. Рядом коляска, в которой под зелеными занавесками — Барсик. (Уцелело от Бориса [360].) Комната, где он провел два первых месяца своей жизни, так темна, что д<окто>р запретил под каким бы то ни было видом выносить его на волю с открытым лицом: немедленное воспаление глаз. Но он так умен, что на воле их и не раскрывает. В этом загоне коротаем дни. Прогулки с коляской трудны, никуда нельзя, — «comme un forçat, attaché á sa brouette» {78}, предпочитаю на руках. (Уже излазили с ним — моим темпом! — немалое количество холмов.) Нигде не бываю. Заходят — Ал<ександра> Зах<аровна> с Леликом [361] (Аля, при виде его, шалеет: безумные глаза и двухчасовой галоп по нашему загону), Анна Ильинична Андреева — и всё, кажется. Последняя необычайна, таких не встречала. Каждый раз новая, не узнаю и не пойму, в чем дело. Дружим — с оттенком известной грубости: взаимные толчки. Но явное внутреннее правление, с ее стороны необъяснимое. Скажите О<льге> Е<лисеевне>, что я, в своем любовании ею, была права, что нюх не обманул. Самое чудесное в ней — природа, полное отсутствие мещанства — qu'en dira-t-on {79} — и позы (того же самого). Существо, каким его создал Бог. Одаренное существо.
От О<льги> Е<лисеевны> уже месяц — ни строчки. И не напишу, пока не напишет, так и скажите. А м<ожет> б<ыть> — больше месяца, совсем забыла вид ее почерка на конверте. Передайте ей, что и моей вере в любовь на расстоянии есть предел (я, вообще, не из верующих, — изверилась!) — что я не сержусь, но настороже и что меньше как на 12-ти страницах (добросовестного: мелкого почерка: петита) не помирюсь.
«Мо́лодец» уже 1½ месяца как отпечатан, — но — нет обложки. Ясно, что пролежит еще 1½ года и что обложка будет чудовищная [362]. Поставила крест, не спрашиваю и не угрожаю. «Дорогой» (М<арк> Л<ьвович> [363]) — как помер (по-чешски: «хцып»), не мне — воскрешать, но и не мне оплакивать. Случайно узнала от Лебедевых (Аля ездила к Ирусе), что был в Париже. Навестил ли вас? И на кого был похож?
М<аргарита> Н<иколаевна> [364] бесконечно-мила, подарила мне зеленое платье, мальчику — чудесное одеяльце, вязаный костюм (NB! первые штаны! так же знаменательно как первая любовь) и множество «белизн». Але сняла мерку и обещала ей к Пасхе розовое платье, из той же материи и того же покроя, что Ирусе. Влюбленность последней в Алю продолжается: всю зиму переписка и, изредка, свидания. Ждем их (все семейство) в следующий понедельник. Аля предлагает всем женщинам: М<аргарите> Н<иколаевне>, Ирусе, себе и мне — уйти гулять, а В<ладимира> И<вановича> [365] оставить с коляской, благо еще Барсик так мал, что не понимает (бороды и голоса).
Адя, непременно познакомьтесь с Бальмонтами, Мирра [366] была очень мила 13 лет, а сейчас она немножко старше Вас. Через 2 недели выйдет — а, впрочем — тайна: когда выйдет, пришлю. — Посмеетесь. —
Очень прошу Вас, познакомьтесь! Если Б<альмон>т захочет целоваться (с ним бывает!), скажите, что у Вас есть жених — в Марокко, на кофейных плантациях. Он это ценит и отстанет. Напишите про Елену [367], какое впечатление. В первый раз пойдите с Лисевной [368], сидите и наблюдайте. Чудная семья, непременно подружитесь. — Не откладывайте. —
Пишу Вам в 5 ч<асов> утра. Оба С<ергея> Я<ковлевича> [369], Аля и Барсик спят. Птицы свистят. В комнате, кроме деревянного корыта (бассейна Барсика), еще три таза — и все с пеленками, Барсик вроде Версаля в le jour des Grandes eaux {80} (одна из причин любви к нему и неустанного повода к восхищению им — А.И. А<ндрее>вой).
361
А.З. Туржанская. См. коммент. 4 к письму к П.П. Сувчинскому от 4 сентября 1921 г. Лелик — Олег Туржанский. См. коммент. 7 к письму к O.E. Колбасиной-Черновой от 2 ноября 1924 г.
362
Обложку для «Мо́лодца» выполнил художник Николай Иванович Исцеленнов (1891–1981). До революции он был художником-архитектором императорской Академии художеств в Петербурге. В 1920 г. бежал в Финляндию, затем — жил в Берлине, Праге, Париже. Активно работал в парижском обществе «Икона». Что касается его работ в области книжной графики, то они не оставили сколько-нибудь заметного следа. H.A. Еленев, откликаясь на пражскую выставку H.H. Исцеленнова в 1925 г., писал: «Книжные графические работы Н. Исцеленнова (например, обложка для поэмы Марины Цветаевой „Мо́лодец“…) неприятно нарочиты, надуманы. Та непосредственность штриха, которая мнится художнику, на самом деле манерная игра под примитивизм, отталкивающая вялой и неискренней выдумкой» (Русские в Праге. 1918–1928 гг. Прага, 1928. С. 292).