— «Мур, ты дурак, ты ничего не понимаешь, Мур, — только еду. И еще: ты эмигрант, Мур, сын эмигранта, так будет в паспорте. А паспорт у тебя будет волчий. Но волк — хорошо, лучше, чем овца, у твоего святого тоже был волк [432] — любимый, этот волк теперь в раю. Потому что есть и волчий рай — Мур, для паршивых овец, для таких, как я. Как я, когда-то, одному гордецу писала:
Это я не тебе, Мур, ты мой защитник, это я одному ханже, который меня (понимаешь? ме-ня!!!) хотел спасти от моих дурных страстей, то есть чтобы мне никто, кроме него одного, впредь не нравился. Ты понимаешь, Мур?!»
И еще о России, о том, что Россия — в нас, а не там-то или там-то на карте, в нас и в песнях, и в нашей русой раскраске, в раскосости глаз и во всепрощении сердца, что он — через меня и мое песенное начало — такой русский Мур, каким никогда не быть X или Y, рожденному в «Белокаменной» — Да.
Устали?
Спасибо за письмо к Б<орису> П<астернаку>. Скоро, через мать А.И. А<ндрее>вой [434] (проведет здесь неделю и — в Россию) отправлю ему «Мо́лодца», а Вам для верности — другой экз<емпляр>, умоляю — с первой оказией! Подарить кому — найдется, там у меня много друзей. Книгу можно вне тайны, т.е. при жене. Адр<ес> Бориса: Волхонка, 14.
Посылаю Вам: «Мо́лодца» (пока — одного с Адей) [435], чешскую «ванночку» и Аля — Аде татарские чувяки, у Ади узкая нога, надеюсь — подойдут. Скажите Аде, что попирали черноморские берега.
Тетрадей еще не получила, но знаю, у кого. Пишу мало, нет времени, целиком его с Муром прогуливаем. Но «Крысолов» подвигается.
И еще «Мо́лодца» для Ремизова. И для Ариадны Скрябиной в благодарность за вязаную кофточку для Мурки. (Адр<ес> узнаете у Веры Зайцевой.)
Кажется, всё — о делах.
О Леонарде боюсь спросить: жив ли?
Это письмо Вам передаст М<арк> Л<ьвович>. Мы с ним «помирились». Из многих людей — за многие годы — он мне самый близкий: по не-мужскому своему, не-женскому, — третьего царства — облику, затемняемому иногда — чужими глазами навязанным. А что больно мне от него было (и, наверное, будет!) — Господи! — от кого и от чего в жизни мне не было больно, было — не больно? Это моя линия — с детства. Любить: болеть. «Люблю-болит». Береги он мою душу как зеницу ока — все равно бы было больно: всегда — от всего. И это моя главная примета.
И если бы не захватанность и не страшность этого слова (не чувства!) я бы просто сказала, что я его — люблю.
Сейчас Аля придет с радио. С<ережа> приедет из города. Мур проснется. (Всех кормить!)
Бахраха на Пасху не было. Был режиссер Брэй с женой, и я злилась. А ту Пасху плакала — помните? — потому что С<ережа> заявил, что меня похоронит, а я требовала, чтобы меня сожгли. Помните эти злостные слезы? И испуг в комнате?
это будет моим единственным завещанием.
Об А.И. А<ндрее>вой в другой раз. Есть что рассказать. Искушение послать «Мо́лодца» Вадиму [436]. И моему Кесселю. А Бахраху — rien {112}. Кажется, так и сделаю.
Целую Вас нежно. Замещать Вас на крестинах будет кроткая Муна. (Р<одзевич> в Риге — или в Ревеле — ворочает большим пароходом. Не знаю адреса, а то бы я ему послала «Мо́лодца», — уязвить его грошовую мужскую гордость.)
P.S. Не ищите Мура в календаре и не пытайтесь достать ему иконки. (Кстати, что должно быть на такой иконке? Очевидно — кот? Или, старший в роде — тигр?)
Обещаю, что это — последнее имя! (А все оттого, что не Борис).
Адр<ес> Бориса: Волхонка, 14.
Борису Леонидовичу Пастернаку
Можно и на Союз Писателей, только не знаю адреса — как угодно — лишь бы только дошла (книга).
<Приписка на полях:>
Посылаю Вам шелковую курточку. Сама вязала. (Подочтите пропущенные петли: что мысль — или сердце — делала скачок.)
432
…у твоего святого тоже был волк — любимый… — На Руси святой Георгий — «Егорий Храбрый» считался покровителем и защитником не только домашних животных, но и хищников, особенно волков.
433
Стихотворение, написанное 17 мая 1920 г., из цикла, обращенного к H.H. Вышеславцеву. См. письма к нему (
434
Мать А.И. Андреевой — Анна Яковлевна Денисович (ок. 1866–1957), член партии эсеров, скульптор.