Мур, во время обряда, был прелестен. Я не видела, рассказывали. Улыбался свечам, слизнул с носа миро и втянул сразу: крестильную рубашку, ленту и крест. Одну ножку так помазать и не дал (не Ахиллесова ли пята [465] — для христианина — вселенскость? Моя сплошная пята!)
Иногда, когда очень долго (был голоден) — подхныкивал деликатно, начиная с комара, кончая филином. Был очень хорош собой, величина и вид семимесячного. С головой окунут не был, — ни один из огромных чешских бельевых чанов по всему соседству не подошел. Этого мальчика с головой окунуть можно было только в море. Крестильную рубашечку — из парижского шитья, с голубыми лентами в виде платьица — принесла А<лександра> 3<ахаровна>, а я ей взамен для Лелика подарила Алины чулки и носки. Ваши, пришедшиеся ей ровно на полноги (уже 38! недавно покупала сандалии — так что рубашечка вроде как Ваша. Крестик и иконку мы получили как раз накануне, за день, ровно и крайне в срок, от М<арка> Л<ьвовича>, приехавшего, наконец, к нам с другими волероссийцами — в последний день Муриного язычества — познакомиться с моим наследником и своим сотрудником. Было, случайно, много гостей, сидели в курино-козьей беседке: вся «Воля России» (за исключением В.И. Л<ебеде>ва), актриса Коваленская с сыном [466], пара Брэй'ев (англичане), семейство (с детьми) Я<ковле>вых, Ал<ександра> 3<ахаровна> с Леликом и д<окто>р Альтшулер, мой и Муркин добрый гений. М<арк> Л<ьвович> был мил, все были милы, я бы на его (и на их — всех — вообще всех — всего мира!) — месте меня бы больше любила. И вот, передал крестик. И чудесное Адино-Алино платьице, и бумагу, и всю любовь. Я всюду очень громко хвалю Адю — как я умею, когда люблю: упорно, тоном обвинительного акта. И все смущены. И я люблю это смущение. М<арк> Л<ьвович> — «Но ведь Адя… молчит»… И я: «Но ведь я говорю!» Говорила об Аде и Булгакову, он умница, ему все редкое нравится, о любви ее… (гм! гм! — в детстве…) к чертям. Он улыбался улыбкой знающего. Едет со всей семьей 1-го июля в Париж насовсем. И так неожиданно вдруг, об Аде просто: «Я ее увижу в церкви» вне символики, а вышло больше. Мне жутко понравилось, как штейнеровское тогда мне: «Auf Wiedersehen!» {115} [467]
На крестинах были: о. Сергий, Муна, Катя Р<ейтлингер>, Новелла Чирикова, А<лександра> 3<ахаровна> с Леликом, пара Брэй'ев — и мы трое. Моя цыганская страсть уехала [468] — и лучше — она бы не стерпела своего заместительства, а другому (другой) бы заместить не дала. Сейчас она в Париже, м<ожег> б<ыть> будет у Вас, я не просила, только дала адрес. Это, в здешней скудости, моя живая вода — огневая вода!
А в Париже нам, конечно, не жить. Я так и знала.
Это у нас, в день русской культуры, старушка песенку пела, с припевом:
— Утешение.
Но, может быть, погостить — выберусь. Погостить и почитать. Только не раньше ноября-декабря, Муркиного десятимесячия. И, увы, без Али, п<отому> ч<то> Алин билет уже взрослый и всё вдвое. — И всё — планы. — Денег в обрез, я сейчас лечу зубы, ставлю коронки, и в лавки долг около тысячи.
Но мечтой себя этой — тешу. Вами. Алей, Вадимом, собой, свободой. И Муркиным парижским туалетом! И подарками, к<отор>ые привезу домой. И почему-то мне кажется, что всюду, где меня нет — Пастернак.
О Вадиме. Грусть о единоличном «Мо́лодце» пусть бросит. Или всю мечту обо мне. Их союз — их дело, как брак, т.е. «ваша великая тайна и ваше частное дело» (моя формула) [469]. Дружить, если буду, буду врозь, — м<ожет> б<ыть> и с обоими, но четко и точно — врозь. И Вадим, конечно, предпочтет мне — друга, как А<ндрее>ва мне — сына, как все мои мужские друзья — мне — своих жен, п<отому> ч<то> «это не для жизни»: ненадежно, — правы. Я абсолютно бывала любима в жизни только издалека, вне сравнений, п<отому> ч<то> в воздухе, а в воздухе не живут, стоило мне только ступить на землю, как мне неизбежно предпочитали — да эту же самую землю, по которой я ступаю.
А мне земля необходима, как Антею [470]: оттолкнуться. И потому — правы.
465
Ахиллесова пята. Мать Ахиллеса (Ахилла) Фетида (греч. миф.), чтобы сделать его неуязвимым, окунала сына в воды священной реки Стикс, держа его за пятку. Это место и стало уязвимым местом Ахиллеса, в которое он был смертельно ранен стрелой Париса.
466
Возможно, об этом визите писала Н.Г. Коваленская в письме к Г.П. Струве от 21 октября 1971 г.:
«Хорошо помню первое впечатление. Марина Ивановна — небольшого роста, ладной фигуры, привлекательной внешности, с большими глазами на очень загоревшем лице, серебряные браслеты — на так же загоревших руках, облик слегка цыганский. Она сидела за столом, раскинув по сторонам руки, предупреждая падение маленького — месяцев 6 сына, очень живого, тоже обожженного солнцем. Марина Ивановна показалась мне тогда слегка застенчивой и очень самоуглубленной. Как всегда, при первой встрече, говорилось о разном, между прочим — об их намерении переехать из Праги в Париж. Помню точно его (С.Я. Эфрона. —
467
Р. Штейнер дважды выступал в Праге с докладом, на одном из них, 30 апреля 1923 г. присутствовала Цветаева (см. письмо к Л.Е. Чириковой от 27/30 апреля 1923 г. —
469
Имеется в виду намерение Вадима Андреева жениться на Ольге — дочери O.E. Колбасиной-Черновой.
470
Антей (греч. миф.) — сын Посейдона и Геи. Получал необычайную силу, прикоснувшись к земле, богиней которой была его мать. Побежден Гераклом, которому удалось оторвать его высоко от земли.