Марина Цветаева. Письма. 1928-1932
1928
1-28. А.А. Тесковой
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
3-го января 1928 г.
Милая Анна Антоновна, еще неохотно вывожу 1928 г. — как каждый новый, впрочем. Заминка руки и сердца, под заминкой — измена. Не сомневаюсь, что стерпится — слюбится. (Кстати, люблю эту поговорку только навыворот, та́к — только терплю.)
Огромное и нежнейшее спасибо за новогодний подарок, прямо в сердце, а осуществление — чудное серебряное старинное кольцо Але, с камеей: амуром-Муром, и столик Муру. Получат послезавтра под елкой. Будет столько гостей, а Вас не будет. Будет, кстати, герой моей Поэмы Конца [1] — с женой [2], наши близкие соседи, постоянно видимся, дружественное благодушие и равнодушие, вместе ходим в кинематограф, вместе покупаем подарки: я — своим, она — ему. Ключ к этому сердцу я сбросила с одного из пражских мостов, и покоится он, с Любушиным кладом, на дне Влтавы — а может быть — и Леты [3]. Кстати, в Праге, определенно, что-то летейское, в ветвях, в мостах, в вечерах. Прага для меня не точка на карте.
Новый Год встречала с евразийцами [4], встречали у нас. Лучшая из политических идеологий, но… что мне до них? Скажу по правде, что я в каждом кругу — чужая, всю жизнь. Среди политиков так же, как среди поэтов. Мой круг — круг вселенной (души: то же) и круг человека, его человеческого одиночества, отъединения. И еще — забыла! — круг: площадь с царем (вождем, героем). С меня — хватит. Среди людей какого бы то ни было круга я не в цене: разбиваю, сжимаюсь. Поэтому мне под Новый Год было — пустынно. (Чем полней комната — тем…) То, что я Вам рассказываю, Вам не новость: нам не новость.
После-завтра елка, в Париже игрушки от 5 сант<имов> (блестящие пилки, ножницы, молоточки), елка будет вся обвешана. Есть еще и пражские игрушки. Да! третьего дня, когда ездила в Париж за подарками, на старинной площади S<ain>t Germain des-Prés (жила там, когда мне было 16 лет) [5] — моя спутница, вдруг: «Слоним!» — «Где?» — «Окликнуть?» И я, неожиданно: «А ну его к чертям!» — без злобы, добродушно. До того не нужен. («К чертям, конечно не в ад, а к его обычным делам, заботам, удачам.) Думал ли он, и — главное — думала ли я тогда под Рождество 1924 г., что через три года и т. д. Лучше — не знать будущего!
«Вёрсты» вышли, но своих номеров у нас еще нет, как будут — вышлем. Получите их, надеюсь, еще до газетной травли, чтобы знать, за что травят. Номер боевой: чуть ли не четыре статьи о евреях [6].
Получила вчера большое милое письмо от В<алентина> Ф<едоровича> Булгакова, как Вы думаете — не притянуть ли его к устройству моего вечера? Он сам рад будет повидаться. Неужели не наскребем тысячи крон?
Волосы мои порядочно отросли, но — новая напасть: нарыв за нарывом, живого места нет, взрезывания, компрессы, — словом уж три недели мучаюсь. Причина 1) трупный яд, которым заражена вся Франция, 2) худосочие. Есть впрыскивание, излечивающее раз навсегда, но 40-градусный жар и лежать 10 дней. Не по возможностям. М<ожет> б<ыть> когда-нибудь… А пока хожу Иовом [7].
Алино рисованье подвигается: очень способна и старается. Но моя работа сокращена ровно на три дня в неделю, ибо я с 11 ч<асов> утра до 6 ч<асов> вечера одна с Муром. Вот, кстати, наша сегодняшняя с ним беседа:
— «Мама, ты любишь машину?» — «Нет». — «Почему?» — «Потому что я люблю ноги». — «А червяки тебя любят?» — «Нет, и я их не люблю». (Пауза, и — тоном утверждения): — «Пауки — тебя любят!»
«Машина» у него, как у русских шоферов, — автомобиль.
От меня, т. е. от Вас к Рождеству получает столик, от С<ергея> Я<ковлевича> стройку, от Али цветные карандаши. Странно он будет помнить заграницу, где Рождество после Нового Года (Новый Год все русские празднуют по-новому, Рождество — почти все — по-старому).
О елке Вам напишет Аля, это ее праздник.
Спасибо за чудную мечту о совместной Праге и далее. Как Ваше здоровье? В Париже климат неизмеримо-хуже, чем в Праге, не зима, а болото. Все кругом простужены. Вспоминаю чудные вшенорские холмы: холод, хворост. Мне хорошо было там жить, хотя мальчишки и кидались камнями.
1
К.Б. Родзевич, герой «Поэмы Конца» и «Поэмы Горы». В 1934 г. в письме к А.А. Тесковой Цветаева вспоминала: «…помните мою Поэму конца? (Прага, 1924). Ведь как меня человек любил, как звал! Но
Это была самая сильная любовь моей жизни» (
2
Жена К.Б. Родзевича — Булгакова Мария Сергеевна (во втором браке Сцепуржинская; 1898–1979), дочь С.Н. Булгакова, близкая знакомая М. Цветаевой до ее отъезда в СССР (ей адресована одна из последних открыток, посланных Цветаевой из Гавра перед отправлением парохода 12 июня 1939 г.). В июне 1926 г. вышла замуж за К.Б. Родзевича. От первого брака имела дочь Наталью, от второго — сына Федора. Родзевич с женой жили в Кламаре, недалеко от Медона.
3
Правильно: Ли́бушиным кладом. Ли́буше — чешская княжна, дочь князя Крока, согласно легенде, основавшего крепость (замок) Вышеград. Согласно той же легенде, ее золотой клад хранится на дне Влтавы. По преданию, именно здесь княжна предсказала расцвет и мировую славу чешской столице — Праге. Лета — река забвения (
4
В 1927 г. многие евразийцы переселились из Праги и Берлина в Париж и обосновались в Кламаре (среди них Карсавины, Трубецкие и др.). Ранее туда переехали и Сувчинские, семья Цветаевой-Эфрон) (
5
…когда мне было 16 лет. — Цветаева пишет о своем посещении Парижа летом 1909 г., когда она слушала в Школе языков курс старофранцузской литературы. Жила на улице Бонапарта (59-bis, rue Bonaparte), которая пересекает упоминаемую Цветаевой площадь (6-е).
6
В состав третьего выпуска «Верст» вошли публикации: «Россия и евреи» Л.П. Карсавина, «Социальная база русской литературы» С.Я. Эфрона, «Ответ Л.П. Карсавину» и «Достоевский и еврейство» правоведа и философа А.З. Штейнберга. О возникшем конфликте между «Современными записками» и «Верстами» по поводу сотрудников-евреев журнала «Версты» и его содержания см. письма Цветаевой к В.Ф. Ходасевичу от октября 1926 г. и к Л.П. Карсавину и П.П. Сувчинскому от 9 марта 1927 г. и коммент. к ним (
7
…хожу Иовом — то есть в струпьях, как библейский пророк, веру которого Бог испытывал страданиями.