— Я — с Утверждениями??[129] Уже звали и уже услышали в ответ: «Там где говорят: еврей, подразумевают: жид — мне собрату Генриха Гейне — не место. Больше скажу: то место меня — я на него еще и не встану — само не вместит: то место меня чует как пороховой склад — спичку!»
Что же касается младороссов — вот живая сценка. Доклад бывшего редактора и сотрудника В<оли> России (еврея) М<арка> Слонима: Гитлер и Сталин. После доклада, к началу прений — явление в дверях всех младороссов в полном составе. Стоят «скрестивши руки на груди». К концу прений продвигаюсь к выходу (живу за* городом и связана поездом) — та*к что стою в самой гуще. Почтительный шепот: «Цветаева». Предлагают какую-то листовку, к<отор>ой не разворачиваю. С эстрады Слоним: —
«Что же касается Г<итлера> и еврейства…» Один из младороссов (если не «столп» — так столб) — на весь зал: «Понятно! Сам из жидов!» Я, четко и раздельно: — «ХАМ-ЛО!» (Шепот: не понимают.) Я: — «ХАМ-ЛО!» и, разорвав листовку пополам, иду к выходу. Несколько угрожающих жестов. Я: — «Не поняли? Те, кто вместо еврей говорят жид и прерывают оратора, те — хамы. (Паузы и, созерцательно:) ХАМ-ЛО». Засим удаляюсь (С КАЖДЫМ говорю на ЕГО языке!)[130].
Если я всегда жила вне русла культуры, то, м<ожет> б<ыть> потому, что оно ПО МНЕ пролегло.
Нет, голубчик, ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с «политиками», а я и с писателями, — не, ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без круга, без среды, без всякой защиты причастности, хуже, чем собака, а зато —
А зато — всё.
До свидания! О конце Вашей рукописи очень значительном допишу в следующий раз. Сейчас как будто устала — и бумага кончается. (Пишу разведенными чернилами, почти водой, — оскорбительно!)
Если хотите, чтобы поскорей ответила, пришлите марку (кажется на почте продаются такие интернациональные знаки), лучше попросить марку, чем совсем не ответить — правда?
— О многом, очень важном, м<ожет> б<ыть> самом важном, еще не сказала ни слова.
М. Цветаева
<Приписки на полях:>
Мне думается, Вы знаете * моего печатного материала, а он весь — * мною написанного, если не меньше.
Писать обо мне по существу — не отчаялся бы только немец.
Замечательные, исключительные стихи — Бенедиктова[131]. Спасибо.
«Иск<усство> при свете Совести» по требованию редакции сокращено ровно наполовину. Читаю — и сама не понимаю (связи, к<отор>ая в оригинале — была)[132].
Впервые — Русский литературный архив (с купюрами). С. 208-214. СС-7. С. 380–385. Печ. полностью по СС-7.
25а-33. Ю.П. Иваску
4-го апреля 1933 г.[133]
Написать Вам исчерпывающее письмо в ответ на Ваше — было бы отказаться от всякого: знаю себя, стала, как всегда когда пишу и что бы ни писала, добиваться формулы, а время бы шло, а его у меня вообще нет — ни на что — и в конце концов, очень далеких концов, получилась бы лирическая статья, никому <поверх строки: а за отданного времени даже Вам> ненужная, ибо Вы бы уже забыли.
Раскрываю вашу статью и записываю на полях тетради все непосредственные отзвуки и реплики приходящие в голову.
Вы говорите, я прерываю.
Та*к?
Блистательное определение поэтического языка (и словаря) Шишковым. Эти строки я ощущаю эпиграфом к самой себе.
II Под влиянием Иванова не была никогда.
III Эренбург мне не только не ближе, но никогда не ощущала его поэтом.
Эренбург — сплошное подражение всем, подпадение под всех, без хребта.
Психея совершенно не важна для уяснения моею поэтического пути, ибо единственная из моих книг — не этап, а сборник, составленный по приметам романтики. Я, по руслу явной романтики, с 16 года по 20 год. Чуть ли не по руслу физического плаща. В том же 16 году у меня были совершенно исступленные стихи, от которых у меня сейчас волосы дыбом.
129
«Утверждения» — журнал объединения послереволюционных течений (Париж, 1931–1932). Вышло всего три номера.
130
Младороссы — эмигрантская организация монархического толка, считавшая, что можно найти понимание у советской молодежи. Цветаева пишет о состоявшемся 10 марта 1933 г. в Париже в зале Социального музея диспуте на тему: «Гитлер и Сталин», который открывался докладом М. Слонима «Два диктатора». В прениях участвовали Н.А. Бердяев, Д.С. Мережковский, В.В. Сухомлин, Г.П. Федотов и др. (
131
«Стихотворение Бенедиктова „Переход“, на другие его стихи не похожее, меня восхищало, и я послал его Цветаевой» (
133
Черновик представляет собой предварительный набросок ответа Цветаевой на статью Ю.П. Иваска. (См. выше отправленное письмо и коммент. к нему). По ряду пунктов имеются некоторые разночтения, заметно отличается конец письма.