Чего же Вы от меня хотите и ждете?
Вы пишете о каких-то экстренных мерах Современных Записок, чтобы выйти из неправильного для них положения. На это отвечу, что положение для меня больше чем неправильное, у Вас хоть были прецеденты с Шестовым и с Бальмонтом[177].
Отношение к Максу Волошину Вам известно из моей рукописи. Отношение к изъятию из моей рукописи самого ценного: Макса в Революцию, его конца и всего конца Вам известно из моего устранения <поверх строки: отказа> от всякого соучастия. Причины, заставшие меня все-таки рукопись не взять обратно, Вам не могут не быть известны.
И, наконец, моя оценка письма Маргариты Сабашниковой для вас несомненна.
Чего же Вы от меня хотите и ждете?
А насчет «экстренных мер» — автор человек бесправный и ничего (внешне) не может особенно в наши дни.
МЦ.
19-го мая 1933 г.
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 95 об. — 96).
35-33. Г.П. и Е.Н. Федотовым
24-го мая 1933 г.
Милые Георгий Петрович и Елена Николаевна,
Не забыла, но в последнюю минуту, вчера, отказалась служить — приказала долго жить — резиновая подметка, т. е. просто отвалилась, а так как сапоги были единственные…
Очень, очень огорчена. Знайте, что никогда не обманываю и не подвожу, — за мной этого не водится — но есть вещи сильней наших решений, они называются невозможность и являются, даже предстают нам — как вчера — в виде отвалившейся подметки.
Всего доброго. Дела такие, что о ближайшем «выезде» мечтать не приходится. Получила очередное письмо от Руднева о Максе — целый архив![178]
МЦ.
Впервые — Новый журнал. 1961. С 172. СС-7. С. 437. Печ. по СС-7.
36-33. Б.Л. Пастернаку
27 мая 1933 г.
Борис, простить ведь не за то, что не писал 2 года (3 года?), а за то, что стихи на 403 стр<анице>, явно-мои, — не мне?[179] И вот, задумываюсь, могу ли простить, и если даже смогу — прощу ли (внутри себя?) «Есть рифмы в мире сем, Разъединишь — и дрогнет» вот мой ответ тебе на эти твои стихи в 1925 г.[180] Теперь, не устраняя напряжения: я, опережая твою 403 стр<аницу> на 7 (?) лет, это твое не-мне, стихотворение, сорифму твою не со мной, с не-мной, свою сорифму с тобой и твою со мной нав<еки> — по праву первенства — утвердила, — право первенства, Борис! — и вот ты со звуком этого утверждения в ушах, обращаешь его к другому существу[181]. Без моего «Есть рифмы в мире сем» ты бы этих стихов никогда не написал, ты здесь из меня исхо<дил>, из такой-то страницы. После России — и идешь со мной не ко мне. <Над строкой: Если ко мне — возвращаешься (полная рифма).> Плагиат, Борис, если не плагиат образа, смысла и сути.
На 403 стр<анице> сверху надпись: —— Если даже не мне — мне. И если даже не мне — мои <вариант: я>. Так книга и останется (Для ясности: либо стихи написаны мне, либо я их написала.)
Дальше:
Эти ст<роки> я давно уже (в журнале?) слышу как личное оскорбление, отречение. И ты та*к <тяжко?> можешь меня оскорбить и от меня отречься. Дальше только ведь всё небо <вариант: Разве что еще от всего неба>, на котором ведь тоже «нечего делать» (а? тебе дело в делах.)
Борис, рифмы оставь: твоя (с другой) жизнь <вариант: с другой ты можешь>, — перечисли и включи всё, не хочу ни реестра, ни лирики — но рифмовать (дело ТОЛЬКО в слове) себя ты ни с кем кроме меня не можешь — смешно — третейский суд из трех дураков и то рассмеется за очевидностью
(Только в слове, во всем его, слова, и данного слова — для тебя охвате. Всегда хочу — ясности.)
Пиши стихи кому хочешь, люби, Борис, кого хочешь.
Если <оборвано>
Ты мой единственный единоличный образ (срифмованность тебя и меня) обращаешь в ходячую монету, обращая его к другой. Теперь скоро все так будут говорить. <Над строкой. Мы с вами срифмованы.> А я, тогда, отрекусь. Не вынуждай у меня злого жестокого вопля: (как раньше говорили: Ты мне не пара)
177
…прецеденты с Шестовым и с Бальмонтом. — У редакции «Современных записок» постоянно возникали споры с авторами по вопросам сокращения присланных ими текстов, переноса публикации из номера в номер и т. д. Дочь религиозного писателя и философа Льва Исааковича Шестова (1866–1938) Наталья (по мужу Баранова, 1900–1993) писала позднее, что у ее отца «бывали часто столкновения с журналом, главным образом из-за того, что журнал, давая обещание напечатать быстро полученную им статью, делал это с большим опозданием» (
О характере «прецедента» с Бальмонтом можно судить по его письмам редакторам журнала. 3 ноября 1932 г. поэт с упреком пишет В.В. Рудневу: «…редакция „Современных записок“ относится ко мне с непостижимым для меня невниманием и держит мои стихи по году ненапечатанными…» (
179
Речь идет о книге Б. Пастернака «Стихотворения в одном томе» (Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1933). На форзаце была сначала одна надпись, адресованная Цветаевой (
Прости меня.
Целую Сережу. Сергей Яковлевич, простите и Вы меня. Я бы хотел, чтобы главное вернулось.
Я это должен еще заслужить.
Простите, простите. Простите.
Боря.
Сначала надписал, как книгу. Хоть и горячо, но как ни в чем не бывало; и стер. Потому что никакой книги нет, а только привет, — тебе и Вам. И — никакой надписи, а только:
Простите.
…стихи на 403 стр<анице>, явно-
180
…«Есть рифмы в мире сем, Разъединишь — и дрогнет»… — Начальные строки первого стихотворения Цветаевой из цикла «Двое» (1924) (
181
В указанном стихотворении Пастернака были такие строки о рифме: «И я б хотел, чтоб после смерти, / Как мы замкнемся и уйдем, / Тесней, чем сердце и предсердье, / Зарифмовали нас вдвоем».
182
«Уходит с запада душа…» — Из стихотворения Б. Пастернака «Весеннею порою льда…» (1932), впервые опубликовано в «Новом мире». 1932. № 3 (