Я вышла из этой книги — опустошенная: столько имен и стран и событий всякого рода — и нечего сказать.
Кроме того, искусство ее конечно — единоличное, — единоличное чудо, а она хотела школы — чудес. Хотела — тысячи Айседор Дункан… Значит, главного: чудесности своего явления — не поняла. И правы были — легкомысленные венцы, кричавшие ей: — Keine Schule! Keine Vorträge! Tanz uns die schöne blaue Donau! Tanz, Isadora, tanz!{89}
— Жаль, ибо книга настолько жива, что — сам ее живешь, и ничего не можешь исправить. С ее братом Раймондом[217] я однажды встретилась у одной американки[218]. Я сидела. Вдруг кто-то оперся локтем о мою шею, сгибая ее. Я резко дала головой и локоть слетел. Через минуту — вторично. Встаю — передо мной человек в «белой одежде», длинноволосый, и т. д. — отодвигаю стул: — «Monsieur, si Vous ne pouvez pas Vous tenir debout — voilá ma chaise. Mais je ne suis pas un dossier»{90}. A он глупо улыбнулся. И отошел. А я опять села. И этот Раймонд играл у нее Царя Эдипа и строил с ней в Греции дворец Агамемнона[219]. Деталь: я сидела за чайным столом, а он говорил с моим визави́ — через стол — и вот, чтобы было удобнее, оперся локтем о мою спину. (Особенно странно — для танцора школы Айседоры.)
— Простите, дорогая Ариадна, за такое далёкое начало письма: я этой книгой (жизнью) по-настоящему задета и расстроена.
Итак, к 1-му апреля в Париж? Как я счастлива. Но уже сейчас вижу: это будет грустное счастье: короткое и с необходимостью всё (сущее и могшее бы быть) втиснуть в какой-то короткий последний срок. А как хорошо было бы — если бы я жила в Бельгии, как когда-то жила в Чехии, мирной жизнью, которую я так обожаю… («А он, мятежный, ищет бури…»[220] — вот уж не про меня сказано, и еще: — Блажен, кто посетил сей мир — В его минуты роковые…[221] — вот уж не блажен!!!) с немногими друзьями, из которых первый — Вы… Наша дружба не была бы (всё — сослагательное!) — бурной, без всякой катастрофы, просто — Ваш дом был бы моим, и мой — Вашим, и каждый из нас мог бы разбудить другого в любой час ночи — не боясь рассердить. Я, может быть, больше всего в жизни любила — монастырь, нет — Stift: Stiftsdame, Stiftsfräulein{91}, с условной свободой и условной (вольной) неволей. Этого устава я искала с четырнадцати лет, когда сама себя сдавала в интернаты[222], тут же в Москве, при наличности семьи и дома, говорю — в интернаты: каждый год — в другой… Устав для меня высший уют, а «свобода» — просто пустое место: пустыня. Я всю жизнь об этом уставе — старалась, и видите куда привело?
О себе. Живу в холоде или в дыму: на выбор. Когда мороз (как сейчас) предпочитаю — дым. Руки совсем обгорели: сгорел весь верхний слой кожи, п<отому> ч<то> тяги нет, уголь непрерывно гаснет и приходится сверху пихать щепки, — таково устройство, верней — расстройство. Но скоро весна и, будем надеяться, худшее — позади. Первую зиму — за всю жизнь, кажется — ничего не пишу, т. е. — ничего нового. Есть этому ряд причин, основная: à quoi bon?{92} Пробую жить как все, но — плохо удается, что-то грызет. Конечно — запишу, но пока нет мужества, да м<ожет> б<ыть> уж и времени — начинать: подымать которую гору?? Почти всё время уходит на быт, раньше все-таки немножко легче было. Есть скромные радости: под нашими окнами разбивают сквер, весь путь от метро к нам осветили верхними фонарями, вообще — на улице лучше чем дома. Но — будет об этом и, в частности, обо мне.
Хочу знать о Вас. Чем болели дети? Как наладилась их жизнь? Как Верино ученье? Как развивается и растет Люля? Есть ли у Вас кто-нибудь для нее, или Вы одна? О какой книге Вы пишете, что — разрыв между вещью и автором? Очевидно, о переводимой, но — что́ это?[223] С кем дружите или приятельствуете? Слушаете ли музыку? Что читаете — для души? (Если не читали Ma Vie{93} — Дункан — прочтите непременно. Очень хорошо начало: бедность, пустынное побережье, странноотсутствующая мать, первый Париж, т. е. вся дункановская virtualité…{94})
217
Раймонд Дункан (1874–1966) — брат Айседоры Дункан, художник, танцор, ездил вместе с сестрой строить в Греции «древний храм, где жила бы вся их семья, предаваясь искусству». Из этой затеи ничего не получилось.
218
Речь идет о Натали Клиффорд Барни (Natalie Clifford Barney; 1876–1972). Цветаеву с писательницей и издательницей Барни познакомила Е.A. Извольская, устроившая в 1930 г. их встречу и чтение Цветаевой ее французского перевода «Мо́лодца» в одну из знаменитых «пятниц» Натали Барни в ее доме (20, rue Jacob, Paris, 6-е). Натали Барни посвящено (обращено) эссе «Письмо к Амазонке» (
219
Раймонд и Айседора одно время были поглощены проектом построить в Афинах храм, «который подходил бы их характеру» (
222
После смерти матери в 1906 г. Марина Цветаева поступила пансионеркой в гимназию В.П. фон Дервиз, в 1907 г. она училась также пансионеркой в гимназии А.С. Алферовой. См. воспоминания ее одноклассниц В.К. Генерозовой (Перегудовой) и С.И. Юркевич (Липеровской) в кн.:
223
А. Берг переводила книгу графа Святослава Святославовича Малевского-Малевича (1905–1973), мужа З.А. Шаховской, художника, химика, дипломата, участника Евразийского движения. О какой книге идет речь, установить не удалось.