Для вызывающего поведения Цветаевой типично то, что в этой статье она описывала свою крайнюю нужду в деньгах, которые давали возможность продолжить творчество, но нарочно отталкивает влиятельных людей, которые могли бы помочь ей. Но, чувствуя себя полностью оправданной в своей критике, видя свою роль, как роль возвышенного поэта, на которого нападают мелкие, невежественные критики, она была удивлена и даже задета враждебной реакцией. Она обвиняла своих друзей Лебедева и Слонима в том, что они не встали на ее защиту. Она писала Тесковой: «Ни одного голоса в защиту. Я вполне удовлетворена».
Глава семнадцатая
ПЕРЕПИСКА С РИЛЬКЕ И ПАСТЕРНАКОМ
О потери Вселенной, Марина, падучие звезды!
Не преумножишь ты их, за какою звездой не бросайся.
То, что Цветаева нашла нужное ей утешение в переписке с Пастернаком и Райнером Мариа Рильке, начавшейся в мае 1926 года, было почти предопределено. Они были двумя единственными живыми поэтами, которых она считала равными себе и которые разделяли не только силу ее чувств, но и ее мнение о современном мире. Переписка началась в декабре 1925 года письмом отца Б. Пастернака — Леонида Пастернака, известного художника, к Рильке. Он встречался с Рильке во время последних поездок того в Россию в 1899 и 1900 годах и теперь писал ему по случаю пятидесятилетия поэта. В своем ответе Рильке не только выразил удовольствие оттого, что получил известие от старого друга, но также упомянул, что прочел в переводе несколько стихотворений Бориса во французской антологии и нашел их «очень хорошими».
Известие о письме достигло Пастернака с некоторой задержкой, прибыв 3 апреля, одновременно с машинописным текстом «Поэмы Конца» Цветаевой. Пастернак боролся с одной из своих депрессий; поэма Цветаевой и известие о Рильке возродили его творчество. Когда письмо Рильке оказалось, наконец, у него в руках, Пастернак 12 апреля написал ему, отослав письмо своему отцу в Германию с просьбой переслать его Рильке, жившему в то время в Швейцарии. (Швейцария, в отличие от Германии и Франции, не имела ни почтовых, ни дипломатических связей с Советским Союзом.) «Великий, обожаемый поэт! — писал он. — Я обязан Вам основными чертами моего характера, всем асладом духовной жизни. Они созданы Вами».
Надеясь продолжить переписку с обожаемым мастером, Пастернак представил ему Цветаеву, не только потому, что она была великим поэтом, но и потому, что письма можно было отправлять на ее парижский адрес; он ожидал, что через Цветаеву обмен письмами пойдет быстрее. Он говорил Рильке о том, как будет счастлива Цветаева получить экземпляр одной из его книг с автографом прямо от него, добавляя, что прибытие книги будет знаком ему, Пастернаку, что он впредь сможет писать Рильке.
Так начался недолгий обмен письмами между тремя великими поэтами нашего века: смертельно больным Рильке, Цветаевой, изгнанной и нуждающейся, и Пастернаком, подавленным и ограниченным в свободе. Рильке влиял на Пастернака и Цветаеву еще до этой переписки. Оба они откликались на его нерелигиозный мистицизм, его поиск духовных ценностей и его неприятие материализма и окружающего мира. Пастернак перевел части «Книги образов» Рильке; они оба знали о его «романе» с Россией. Поэма Цветаевой «Эвридика — Орфею», написанная в 1922 году в Праге, перекликается с интерпретацией этого мифа Рильке — «Орфей, Эвридика, Гермес». Смерть и «мир иной» обоих привлекали больше, чем земное существование. В обоих поэмах Эвридика предпочитает другой мир. «В Эвридике и Орфее перекличка Маруси с Молодцем, — писала Цветаева Пастернаку. — Орфей за ней пришел — жить, тот за моей — не жить. Оттого она (я) так рванулась. Будь я Эвридикой, мне было бы… стыдно — назад!»
Тем не менее между Цветаевой и Пастернаком существовала более личная эмоциональная связь, так же, как между Цветаевой и Рильке. У Цветаевой и Пастернака были похожие детские воспоминания — их матери были талантливыми пианистками, отказавшимися от профессиональных амбиций из-за предрассудков своего времени. Цветаева и Рильке оба были поэтами тоски, они чувствовали, что разочаровали своих матерей — мать Рильке ожидала дочь, одевала его, как девочку, и в играх звала его «мисс»; Цветаева никогда не забывала, что ее мать хотела сына. Это раннее чувство покинутости матерями, боль ранней отвергнутости вызвали в обоих тоску по лучшему миру.
Пастернак дорожил посланиями Рильке. После его смерти в кожаном бумажнике, спрятанном в кармане его пиджака, был найден конверт с надписью «Самое дорогое». В нем лежали два голубых листка бумаги. Один был короткой запиской без даты от Рильке, где тот благодарит Пастернака за письмо и сообщает, что «Дуинские элегии» и «Сонеты к Орфею» уже в руках Цветаевой. Вторым был листок, на котором Цветаева переписала из письма Рильке к ней несколько предложений, в которых он упоминает Пастернака: «Я так потрясен силой и глубиной его слов, обращенных ко мне, что сегодня не могу больше ничего сказать: прилагаемое же письмо отправьте Вашему другу в Москву. Как приветствие».
По-своему, Цветаева в равной степени показала, как важна была для нее переписка. Поэтесса не только письменно настояла на том, чтобы она была полностью опубликована по прошествии пятидесяти лет, но и специально позаботилась о том, чтобы письма не попали в чужие руки. После возвращения в Советский Союз в 1939 году и перед началом эвакуации из Москвы в начале германского вторжения в Россию она вверила все письма от Рильке, некоторые их фотографии и подписанные книги и одиннадцать писем от Пастернака Александре Рябининой, заведующей редакцией Гослитиздата. На пакете она написала «Р. М. Рильке и Борис Пастернак (Gilles, 1926)». В 1975 году Рябинина передала письма наследникам Пастернака. Письма Цветаевой к Рильке находятся в архиве Рильке; ее письма к Пастернаку пропали во время войны, но были восстановлены по ее записным книжкам. Советский ученый Константин Азадовский работал с сыном Пастернака Евгением и его падчерицей Еленой, чтобы издать и аннотировать корреспонденцию, которая была опубликована на немецком, французском и английском языках.
Система корреспонденции демонстрирует центральную роль Цветаевой. Мы видим единственное письмо Пастернака к Рильке и одну записку от Рильке Пастернаку, но одиннадцать писем от Пастернака Цветаевой (иногда по два в конверте) и пять писем Цветаевой к Пастернаку; шесть писем от Рильке к Цветаевой и девять от Цветаевой — Рильке. Это несоответствие было частично обусловлено проблемами с почтой, но, несомненно, потребность Цветаевой в пылких, исключительных отношениях способствовала необычному характеру переписки. Уже в ответе на первое письмо Рильке Цветаева намекает на свою ревность, упоминая о том, что читала его письмо на берегу океана и «океан читал вместе со мной». «Тебя не смущает, что он читал тоже? Других не будет, я слишком ревнива (к тебе — ревностна)». В конечном счете, Цветаева противодействовала и Пастернаку, и Рильке.
Первое письмо Рильке к Цветаевой, датированное 3 мая 1926 года, было сопровождено экземплярами «Дуинских элегий» и «Сонетов к Орфею», подписанными ей. Книги для Пастернака должны были последовать за ними. Надпись Рильке на экземпляре «Элегий» для Цветаевой — которая во многих стихах называла себя «крылатой» — равносильна встрече не только умов, но душ:
Цветаева встретила поэта своей мечты. Пастернак померк.