Но Цветаева выбрала Черта, потому что чувствовала, что он понимает ее и прощает. Она прямо обращается к нему: «И — внезапное прозрение — по-настоящему, до дна души исповедоваться — во всем тебе во мне (для ясности: во всем «грехе» твоего присутствия во мне) — во всей мне я бы могла — только тебе!» Она отчаянно пыталась победить силы контроля, депрессии, вины и страха, полагаясь на свою любовь с Чертом. И временами она кажется победительницей, но это всегда короткая победа и только достижение рассудка.
Если Черта Марина ассоциирует с жаром и красным цветом, с чувственной любовью и мятежом, Бога (и мать) она отождествляет с холодностью и белизной, контролем и страхом. «Бог для меня был — страх. […] Бог был чужой, Черт — родной. Бог был — холод, Черт-жар. И никто из них не был добр. И никто — зол. Только одного я любила, другого — нет. Один меня любил и знал, а другой — нет».
Очерк представляет и другие превращения Черта. В семь лет Марина открыла для себя карты, и ее воображение преобразило их в фантастические фигуры, а туз пик был ее Чертом, Чертом, которого она любила. Еще больше волнующей была для нее карточная игра Schwarze Peter, в которой все карты соединялись парами и отбрасывались, а валет пик, Peter, оставался в руках проигравшего. Держать в руках валета, которого никто не хотел, но который был ее тайной любовью — это было состояние экстаза: «Игра Schwarze Peter была то же самое, что встреча с тайно и жарко любимым на людях: чем холоднее — тем горячее, чем дальше — тем ближе, чем чуждее — тем моее, чем нестерпимее — тем блаженнее».
По заведенному порядку, когда что-то терялось в доме Цветаевых, на ножку стола или стула повязывали платок и дети говорили: «Черт-черт, поиграй, да отдай»! Как пишет Цветаева, «одной вещи мне Черт никогда не отдал — меня». Он не мог отдать ее «я», потерянное в раннем детстве. Взамен он дал ей гордость одиночества, «решил меня поэтом, а не любимой женщиной». Его, одинокого, как и сама Цветаева, можно найти лишь «по одиночным камерам Бунта и чердакам Лирической Поэзии». И от него она приняла жизненный девиз: «Не снисхожу!»
В эссе «Мой Пушкин» Цветаева использует басню о волке и ягненке, чтобы проиллюстрировать идею. Маме жалко ягненка: «Подумай, такой белый, невинный ягненок…» Цветаева возражает: «Но волк — тоже хороший!»
«Все было в том, что я от природы любила волка, а не ягненка, а в данном случае волка было любить нельзя, потому что он съел ягненка, а ягненка я любить — хотя и съеденного и белого — не могла, вот и не выходила любовь, как никогда ничего у меня не вышло с ягнятами».
Черт был «тайным жаром» Цветаевой, снедающим ее изнутри, любовью, превышающей обычные границы, которую она искала всю жизнь. Черт появлялся в ее лирическом мире так же, как и в личной жизни. Ее героями были бунтари и самозванцы, убийцы и цыгане. Они были страстными и гордыми, верными и смелыми. Их любовь — запрещенной и испепеляющей. И она наделяла своих любимых демоническими чертами и силой, в которых нуждалась.
Глава третья
ЮНОСТЬ
СМЕРТЬ МАТЕРИ
Я — Эва, и страсти мои велики:
Вся жизнь моя страстная дрожь!
Осенью 1902 года русское детство Цветаевой внезапно закончилось. Андрей ворвался в комнату и объявил, что у мамы чахотка. Она умрет. Мать, однако, быстро разубедила детей, сказав им, что ей надо ехать в Италию к морю лечиться и что они поедут с ней. Марине было десять лет, Асе восемь. (На фотографиях того периода запечатлены две девочки с высокими лбами и правильными чертами. Но на круглом, широком лице Марины выражение серьезности, погруженности в себя, тогда как Ася, маленькая и худая, выделяется глазами и улыбкой.)
Унылым ноябрьским днем покидали Цветаевы Москву. Марина навсегда оставила позади безопасность размеренного существования; когда все усаживались в экипаж, мать сказала: «Я никогда не вернусь в этот дом, дети». Русский пейзаж, соединившийся с романтическим предвидением ее матери, породил тоску о потерянном рае длиною в жизнь. Тем не менее Марина и Ася впервые путешествовали так далеко от дома и были полны предчувствий и восторгов. Андрей, чтобы не прерывать занятий в школе, остался у своего деда Иловайского; Валерия, вопреки желанию, поехала с ними.
Следующие четыре года открыли Марине новый мир. Она узнавала новых людей, другие языки, культуру, другую религию. Марина приходила к осознанию революционных настроений среди русских эмигрантов. Она также столкнулась с миром смерти: «Сколько я их видела за время болезни моей матери […], докторов, отхаркивающих последний лоскут легких, с сияющей уверенностью, что это небольшой бронхит; отцы семейств, которые и не думали прощаться со своими детьми».
Первым пунктом назначения был Нерви, близ Гле-оны на севере Италии. Отец заранее заказал для них комнаты в «Pension Russe», где останавливались многие русские. Сначала мама должна была оставаться в своей комнате, отказавшись даже от игры на рояле, и девочки были предоставлены сами себе. Отец был поглощен заботами о Марии Александровне, а Валерия — слишком занята, чтобы присматривать за сестрами. Итак, впервые в жизни они были свободны. Они могли вести себя как дети и чудесно проводили время с сыновьями хозяина пансиона, карабкаясь на утесы, разводя костры на пляже, пробуя курить, загорая и дичая.
Италия очаровала их всех. Здоровье матери постоянно улучшалось, и отец с Валерией отправились в поездку по музеям Италии. На сцене появился рояль, и мать снова стала центром внимания. Постояльцы пансиона представляли из себя пеструю публику; многие из них были политическими активистами, придерживавшимися разнородных антицарских взглядов.
В 1894 году царь Николай II наследовал престол своего отца Александра III. Его ультраконсервативная политика в основном осталась той же: он подавлял все революционные и либеральные движения, навязывал жесточайшую цензуру и усилил власть центрального правительства. Тем не менее изменяющаяся российская экономика вынуждала его идти на некоторые уступки. Введено трудовое законодательство, налогообложение крестьян уменьшено и финансовая политика стала поощрять возникновение новых предприятий. И все же среди крестьян и развивающегося пролетариата распространялось недовольство. Благодаря тесным экономическим связям с западом надежды на конституционные реформы проникли даже в среду русского дворянства и бюрократии. Тем не менее, никакого прогресса в политической жизни не было достигнуто, а возрождение террористической тактики породило убийства и смуту.
Политические эмигранты всех оппозиционных партий нашли пристанище на западе, где готовили революцию в России. Марину и Асю, конечно, привлекали «их» революционеры, жившие в пансионе. Вечером они собирались в маминой комнате, слушали ее игру, пели студенческие и революционные песни под аккомпанемент матери на гитаре, пили чай и обсуждали политику. Если все остальные фигуры очаровывали девочек, Владимир Кобылянский — умный, циничный, привлекательный незнакомец, которого Марина прозвала «Тигр», их просто поражал. Ася сразу почувствовала его влечение к матери, которая, казалось, отвечала ему взаимностью. Присутствие молодого, сильного мужчины рядом с матерью помогло сестрам осознать, чего не хватало их отцу. Незадолго до возвращения Цветаева из поездки Ася застала мать в слезах; девочки поняли, что отношения с Кобылянским кончены.