М. Цветаева»[36].
И вот Тескова уже во Вшенорах, в домике Марины.
«Не забыть – нет, не няню, доброго гения, фею здешних мест, Анну Антоновну Тескову, – запишет позже Марина. – Приехавшую – с огромной довоенной, когда-то традиционной коробкой шоколадных конфет – в два ряда, без картона, без обмана. Седая, величественная… изнутри – царственная. Орлиный нос, как горный хребет между голубыми озёрами по-настоящему спокойных глаз, седой венец волос… высокая шея, высокая грудь, всё – высоко. Серое шёлковое платье, конечно, единственное и не пожаленное для вшенорских грязей, ибо – первый сын!..»[37]
В те дни, вновь ощутив радость материнства, Марина счастлива как никогда. В который раз старается вернуться мыслями к тому дню, когда впервые услышала плач своего сына:
«…Возвращаясь к первой ночи – к ночи с 1 на 2 февраля – …никогда не забуду, как выл огонь в печи, докрасна раскалённой. (Мальчик, как все мои дети, обскакал срок на две недели, – от чего, впрочем, как все мои дети, не был ни меньше, ни слабее, а ещё наоборот крупнее и сильнее других – и нужна была теплица.)
Жара. Не сплю. Кажется, в первый раз в жизни – блаженствую. Непривычно-бело вокруг. Даже руки белые! Не сплю. Мой сын»[38].
Влюблённая в местные деревеньки, Цветаева напишет:
С самого рождения и до конца своих дней Марина будет сильно привязана к сыну. Она его не просто любила – обожала. Назвав ребёнка красивым именем Георгий, родители (а потом и знакомые) будут звать мальчика любовно-ласково – Мур. (Кстати, крёстным отцом Мура был Алексей Ремизов.)
Пока он был крохотным, Марина, сжимая в руках трепетное тельце, «купалась в блаженстве» материнского чувства, с новой силой пробудившемся в ней. Но по мере взросления Мура у матери всё острее и острее возникала беспокойная потребность оградить и защитить мальчика от всех опасностей этого мира. Так бывает у всех матерей. Это древний инстинкт материнства.
Однажды в дневнике Цветаевой там же, во Вшенорах, появится почти пророческая запись, страшная по своей сути: «Мальчиков нужно баловать, – им, может быть, на войну придётся…»
Георгий Эфрон погибнет на фронте…
В октябре случилось то, что должно было случиться: Эфрон узнаёт о романе жены. Разразился скандал. Сергей тут же предлагает неверной супруге разъехаться; та после этого, как вспоминал сам Эфрон, была почти в безумии.
«…Не спала ночей, похудела, впервые я видел её в таком отчаянии, – жаловался он в письме Максу Волошину. – И наконец объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве, не даст ей ни минуты не только счастья, но просто покоя. (Увы, – я знал, что это так и будет). Быть твёрдым здесь – я мог бы, если бы М‹арина› попадала к человеку, к‹отор›ому я верил. Я же знал, что другой (маленький Казанова) через неделю М‹арину› бросит, а при Маринином состоянии это было бы равносильно смерти…»
В том же письме Волошину (в этот период он, пожалуй, и есть самый близкий товарищ Эфрона) появляется ещё кое-что: впервые за долгие годы – мысли о самоубийстве:
«…Я одновременно и спасательный круг и жёрнов на шее. Освободить её от жёрнова нельзя, не вырвав последней соломинки, за которую она держится.
Жизнь моя сплошная пытка. Я в тумане. Не знаю на что решиться. Каждый последующий день хуже предыдущего. Тягостное „одиночество вдвоём“. Непосредственное чувство жизни убивается жалостью и чувством ответственности. Каждый час я меняю свои решения. М‹ожет› б‹ытъ› это просто слабость моя? Не знаю. Я слишком стар, чтобы быть жестоким, и слишком молод, чтобы присутствуя отсутствовать. Но моё сегодня – сплошное гниение. Я разбит до такой степени, что от всего в жизни отвращаюсь, как тифозный. Какое-то медленное самоубийство…»[39]
Родзевич, быстро прекративший отношения, оказался слабаком (впрочем, он таким и был всегда). Окончательная развязка произошла в январе 1925 года. Но это уже не имело никакого значения, потому что… Потому что теперь у неё есть сын! Её и… Родзевича.
36
М. Цветаева «„Спасибо за долгую память любви…“ Письма к Анне Тесковой. 1922–1939». М., «Русский путь», 2009 г., с. 22.