Не был дед захудалым. Но жил в опрятной бедности и неустанных трудах.
Из его и Екатерины Васильевны, рано умершей, четверых сыновей, которые окончили Шуйское духовное училище, а затем Владимирскую духовную семинарию, лишь один продолжил религиозное служение — Петр, старший. Второй — Федор — стал педагогом (учил, скажем, Ивана Шмелева), инспектором гимназии, младший — Дмитрий — профессором русской истории, управляющим Московским архивом Министерства юстиции, а Иван, третий сын, поначалу занялся словесностью, да еще какой: откомандированный Киевским университетом за границу, в руинах вечного Рима отыскал письменность древнеиталийского племени осков, по-латыни написал диссертацию на сей счет, издав ее с приложением великолепного словарного атласа, выпустил в пяти книгах исследование памятников древнеиталийской письменности «Италийские надписи», в двадцать девять лет стал профессором. Его узнали в Европе, он стал почетным членом Болонского университета, от Российской академии получил премию «За ученый труд на пользу и славу Отечества». Не будучи археологическим — и никаким другим — стяжателем, он привез скифос и амфору из Помпей, где самолично участвовал в раскопках. Кропотливо-терпеливое ползание на коленях по тысячелетним камням привело его к интересу более широкому — к ваянию, вообще к изящным искусствам всех времен и народов, в основном европейских. Зоркая дочь Марины Ариадна, Аля, впоследствии отметила в матери «фигуру египетского мальчика» (широкоплеча, узкобедра, тонка в талии). Такое зрение воспитывается на соответствующих образцах. У Али — в Лувре.
Но словесность все равно не оставляла Ивана Владимировича — долгое время директорствовал в Московском Публичном и Румянцевском музее, в библиотеке которого еще недавно трудился сократолобый Николай Федоров, очарованный воскреситель человечества, и Ивана Цветаева посетила идея тоже вполне безумная — идея музея, в котором были бы собраны слепки и копии работ, принадлежащих руке старых мастеров. Возглавлял он также кафедру истории и теории искусств Московского университета, читал в Консерватории и на Высших женских курсах историю изящных искусств, внедряя свой интерес в свежие умы молодежи, больше готовой к идее профессора, нежели рутинные мозги представителей власти и общественности. Была у него и любопытная книга «Из жизни высших школ Римской империи», содержащая, между прочим, очерк студенческих волнений в древности. Отрешенный от всяческой суеты, в том числе домашней, он тем не менее заметил в Марине тревожные задатки: «Экия дарования Господь ей дал! И на что они ей! После они могут принести ей больше вреда, чем пользы». Наследственная православность не мешала ему утверждать, говоря о статуе Зевса: «Фидий за 4 с половиной века до нашей эры скомпоновал его таким же всеблагим, как наша церковь изображает Спасителя». По делам музея он ездил за границу десять раз, часто за свой счет, оставаясь без отпусков. В 1898 году началось строительство музея по проекту архитектора Романа Ивановича Клейна.
Так или иначе, Музей изящных искусств встал на Волхонке, получив одобрение Николая II и имя его августейшего отца — Александра III. Денег государство Ивану Владимировичу дало не преизбыточно (200 тысяч рублей, а требовалось намного больше — 3 миллиона), выделив площадь бывшего Колымажного двора, на месте старой пересыльной тюрьмы. Но нашлись жертвователи, прежде всего Юрий Степанович Нечаев-Мальцев, фабрикант, дипломат, владелец стекольных заводов. 70 процентов требуемых денег внес он.
Император Николай II и вдовствующая императрица Мария Федоровна, а с ними и четыре дочери государя присутствовали на открытии Музея 31 мая 1912 года. Великие князья, свита, синклит высших сановников империи.
Тысячная толпа лицезрела невиданное колоссальное здание античных очертаний с десятиметровой беломраморной колоннадой. Была тюрьма — стал храм. Ионическая колоннада, облицованная морозоустойчивым уральским камнем.
Долог был путь от скудного талицкого прошлого, в котором дети священника делили единственную пару сапог для выхода на люди, до расшитого золотом государственного мундира, облекшего неловкую фигуру Ивана Владимировича. Строитель Музея не был сановником по определению и не стал им. Его лучшие годы прошли в Трехпрудном переулке, в доме номер восемь, подаренном его семейству в приданое тестем Дмитрием Ивановичем Иловайским, именитым историком, на дочери которого, Варваре, женился Иван Цветаев и, несомненно, до конца дней любил ее, уже в новом браке. Певица и актриса — оперное образование, участвовала в концертах в Москве и Италии, — она умерла молодой, оставив дочь Валерию, Лёру, и сына Андрея. Сорокачетырехлетний безутешный вдовец привел в этот дом новую — молодую, двадцатидвухлетнюю — жену Марию. Она была дочерью Александра Даниловича Мейна, важного московского чиновника (в отставку ушел с должности управляющего канцелярией московского генерал-губернатора) и заметного публициста по экономическим, политическим и общественным вопросам — московский обозреватель петербургской газеты «Голос», еще в шестидесятых годах XIX века он печатал статьи в «Русских ведомостях».