Все замерли в ожидании, что ответит Вадим. Только я не сомневалась в его ответе:
-Красный!
Пожалуй, не хватит никаких эпитетов описать, как изменились лица присутствующих под воздействием одного только его слова.
-С Мариной! – не глядя на меня, произнёс Чижевский.
Я не стала препираться с ним и молча поднялась со скамьи. При этом Женька вопросительно посмотрел на меня, словно желая вмешаться. Успокоив его взглядом, я затем покосилась на Юрку, который поспешил спрятаться за чью-то спину. Мне не осталось ничего другого, как направиться в сторону кустов, за которыми обычно исчезали парочки. Вадим шёл следом за мной. Нас провожало всеобщее гробовое молчание. Однако, едва мы скрылись из вида, как на скамейке сразу заспорили. Слышно было, в основном, Димку, нападавшего на Чижевского, и дядьку, успокаивавшего их обоих.
Резко остановившись, я повернулась к Вадиму, едва не налетевшему на меня сзади:
-Что же ты меня не целуешь?
От неожиданности парень вздрогнул. Затем, помедлив, наклонился, пытаясь рассмотреть в темноте моё лицо. Наверно, его остановило презрительное выражение моих глаз. Немного выждав, я спокойно обошла Вадима и вернулась назад. Синеглазый подошёл через минуту и сел на скамью, ни на кого не глядя. Больше красный цвет не выпадал мне до конца игры. Вскоре дядька сказал, что уже поздно и нам пора домой.
-Обязательно приходи завтра, Марина! – такими словами простились со мной деревенские.
Пообещав придти, я взяла Женьку под руку, так как нам предстояло добираться домой по тёмной улице. Некоторое время мы шли молча. Наконец, дядька не выдержал:
-Что ты думаешь о Вадиме?
Мне не хотелось разговаривать, но Женька ждал моего ответа и я нехотя произнесла:
-К сожалению, я его ещё плохо знаю.
-Но какое-то мнение о нём у тебя уже сложилось? – раздражённым тоном продолжал настаивать дядька.
Не успела я ничего ответить, как он вдруг остановился и стал пристально всматриваться в ближайший куст.
-Что случилось? – удивлённо поинтересовалась я.
-Ничего, показалось! – отрывисто бросил Женька и решительно потянул меня вперёд.
Пройдя несколько шагов, он возобновил прерванный разговор:
-Вадим – мой друг и я не могу сказать о нём ничего плохого, но..., - тут дядька попытался заглянуть мне в глаза, - я не советую тебе оставаться с ним наедине!
Невольно улыбнувшись про себя, я спросила вслух голосом примерной ученицы:
-А с кем мне можно оставаться наедине?
-Например, со мной, - сухо ответил Женька, почувствовав в моём вопросе подвох. – И вообще, тебе не следует гулять одной по окрестностям.
-Почему? Разве это опасно?
-Для такой молодой девушки, как ты, да! – отрезал дядька.
Однако, видно, решив, что этого недостаточно, он добавил:
-Ты должна слушать своего дядю, Марина, потому что я знаю больше тебя и вообще…
Оборвав себя на полуслове, он почему-то не захотел закончить свою мысль. Не имея желания с ним спорить, я не стала допытываться, что он подразумевает под словом «вообще» и примирительно произнесла:
-Ладно, обещаю, что буду гулять только с тобой!
Женька сразу успокоился и его мысли перескочили на другое. Вспомнив реакцию Чижевского на мою мини-юбку, он снова не удержался от замечания:
-Как твой дядя, я запрещаю тебе появляться в таком виде перед мужчинами!
-Ты не знаешь, как это действует на них! – добавил он многозначительным тоном.
Когда мы подошли уже к самому дому, Женька зачем-то оглянулся и, понизив голос, сказал:
-Если ты меня не будешь слушаться, Марина, то с тобой может произойти такое, что даже я ничем не смогу тебе помочь!
День 5 Как я хозяйничала в доме, а также о появлении на сцене «грозного разбойника» и о том, как меня едва не похитили
Мне пять лет. Я бегу в лёгком платьице навстречу ветру туда, где среди высоких трав мелькает дедова кубанка. Но травы становятся всё выше и выше, их верхушки колышутся на ветру, смыкаясь над моей головой, и я поневоле замедляю бег, оставшись наедине с ними и небом, голубые осколки которого запутались в длинных стеблях. Мне становится страшно: вдруг я навеки заблудилась среди этих трав и больше никогда не увижу деда? Сорвавшись с места, я отчаянно кричу: «Дедушка! Дедушка!» Но вот травы расступаются и колдующий среди ульев дед поворачивает голову. Я отчётливо вижу его лицо, тонкую коричневую кожу которого изрезали вдоль и поперёк морщины. Большая лохматая собака, сторожащая пасеку, лениво поднимает одно ухо, не двигаясь, однако, с места. А дедушка с ласковой улыбкой протягивает мне кувшинчик с мёдом. Выпив сладкую янтарную жидкость, вобравшую в себя аромат степных трав, я забываю все свои недавние страхи и прижимаюсь к деду. Крепкие руки отрывают меня от земли и поднимают вверх в небо над пасекой, над травами, над всей землёй и я лечу, лечу, лечу…