И, отворивъ дверь, онъ направился въ спальню князя.
XXII
Стукъ таратайки Іосифа Козьмича давно смолкъ на песчанистомъ пригоркѣ; давно погасъ на печи, нестерпимо чадя, сальный огарокъ Петруся, и блѣдный свѣтъ зари уже брежжилъ въ оконца кузни, а Марина все такъ же упорно и безсознательно не отрывала глазъ отъ бездыханнаго Каро, отъ рядомъ съ нимъ лежавшаго, въ безчувственный сонъ погруженнаго теперь кузнеца… Способность мыслить словно покинула ее теперь, въ головѣ было пусто, точно что-то вдругъ насѣло, прихлопнуло, вышвырнуло все, что тамъ сейчасъ мучительно сознавало, судило и металось… Я умерла… могила, проносилось у нея быстрыми, смутными ощущеніями… Но нѣтъ, она жива, говорила ей опять ноющая, тягучая боль, что скребла будто кошачьми когтями у нея въ груди, подъ сердцемъ…
Послышались шаги, скрипъ двери… кто-то вошелъ, остановился на порогѣ… Она не подымала головы…
Это былъ Петрусь. Она видѣла, какъ онъ шагнулъ ближе, низко наклонился, протянулъ руку, провелъ ею по волнистой шерсти безжизненнаго Каро — и какъ затѣмъ поднялъ на нее перепуганно-вопрошавшіе глаза, и изъ этихъ глазъ двѣ крупныя слезинки выкатились и потекли по загорѣвшимъ щекамъ мальчика.
Нежданными, горючими слезами залилась въ отвѣтъ имъ Марина. Сознаніе вернулось къ ней вмѣстѣ съ ними.
— Петрусь, ты добрый… помоги, — надо похоронить его, едва могла она выговорить.
Мальчикъ, безъ дальнихъ словъ, приподнялъ трупъ собаки и поволочилъ его, ухвативъ обѣими руками, къ двери.
— Онъ тяжелъ, ты не снесешь одинъ.
Они вынесли его вдвоемъ на дорогу.
— А гдѣ же заховать его? поднялъ Петрусь на Марину свои темные, сострадательные глаза.
— Куда-нибудь подальше, въ лѣсъ пойдемъ, отвѣчала она.
— Свезти можно… на тачкѣ свезти, сказалъ мальчикъ, — тольки бы хозяинъ…
Онъ живо кинулся въ кузню, заглянулъ въ горницу — и такъ же быстро возвратился.
— Долго спать теперь будетъ! успокоительно закивалъ онъ Маринѣ, выкатилъ на дорогу тачку, служившую для возки угля изъ ямы въ топку — и, съ помощью дѣвушки, уложилъ въ нее тѣло пуделя.
— Понятный якой песъ былъ! помянулъ его вздохомъ Петрусь, ухватываясь за ручки и тихо двигая тачку впередъ.
— Онъ всегда такой злой… твой хозяинъ? спросила черезъ мгновеніе Марина, идя за нимъ вслѣдъ.
— Бѣда! прошепталъ въ отвѣтъ мальчикъ.
— Ты его боишься?
— Бо-ю-ся… потому — знахарь! еще тише, осторожнѣе промолвилъ онъ.
— Ты сирота, Петрусь? спросила она опять, помолчавъ.
— Сирота, отвѣчалъ онъ, ни батька не маю, ни матери…
— Какъ и я! сказала Марина.
Мальчикъ пріостановился и обернулся на нее съ выраженіемъ величайшаго изумленія… но допрашивать все же не рѣшался…
— Никого у меня, Петрусь, подтвердила она, — никого на свѣтѣ!
Онъ растерянно глянулъ въ ея блѣдное, больное лицо, стиснулъ сильнѣе пальцами ручки тачки и безмолвно двинулъ ее опять впередъ.
Они перебрались чрезъ закинутое поле, поросшее полынью и дикою ромашкой, къ опушкѣ дремучаго вѣковаго лѣса, раскидывавшагося отсюда вправо и влѣво на необозримое пространство. никто, казалось, никогда не проникалъ въ эту грозную лѣсную пустыню… Ни просѣки, ни порубки, ни телѣжнаго слѣда… Только одна, едва замѣтная, узенькая тропка вилась и пропадала межь тѣсно насаженными деревьями; густая темь еще чернѣла подъ ихъ низко свѣсившимися вѣтвями.
Мальчикъ разомъ остановился.
— Онъ завсегда тутъ ходитъ, какимъ-то боязливымъ голосомъ проговорилъ онъ.
Марина отыскивала мѣсто глазами.
— Вонъ тутъ можно, подъ сосною, сказала она.
Петрусь подвезъ туда тачку, вытащилъ изъ-подъ трупа припасенную имъ лопату и принялся копать яму для Каро.
Земля послѣ дождя была мягка, и мальчикъ скоро кончилъ свою работу. Марина между тѣмъ нарвала ольховыхъ вѣтокъ и уложила ими яму, тѣми же вѣтками покрыла она опущенное туда Петрусемъ тѣло ея друга и сама закидала его землей.
Мальчикъ принялся утаптывать поднявшійся бугорокъ, "чтобы волки не отрыли"… Слезы вновь такъ и душили Марину…
— Петрусь, сказала она, — не знаю, чѣмъ благодарить тебя, — ничего у меня нѣту… Дай хоть поцѣлую тебя!
Она обняла его за шею и крѣпко поцѣловала въ щеку.
— Вези-жь теперь скорѣе тачку назадъ… чтобъ не проснулся онъ пока…
— А вы куда-жь теперь, барышня? съ замѣтнымъ безпокойствомъ спросилъ мальчикъ.