— Ты хочешь навязать Господу свою волю, государыня. Ты так упрямо настаиваешь на своих нуждах. Молитвы не созданы для этого.
— А для чего же, святой отец? У кого еще я могу просить помощи и от кого еще могу ее ждать?
— Дочь моя, молитва дана человеку для сокрушения о своих слабостях и грехах. Если бы ты могла осознать тщету своих помыслов, с сокрушенным сердцем отказаться от надежд…
— Никогда, отец мой! Никогда!
— Ты не дала мне договорить, государыня. Если бы ты осознала всю тщету мира, власти, богатства, то только тогда Господь мог бы тебе помочь. Только тогда, когда все это потеряет для тебя ту цену, которую ты им придаешь.
— Я не стану лгать! Я ни от чего не собираюсь отказываться. Я разочаровалась в людях. Давно. Навсегда. Но не в той цели, к которой стремилась. Я же была у нее, святой отец! Была! И вот…
— Тщета человеческих помыслов и надежд.
— Ты думаешь, святой отец, те, кто отнял у меня престол, лучше меня? Достойнее? Что у них есть большие права на царствование?
— Конечно, нет, дочь моя.
— Тогда почему? Почему я должна ото всего отрекаться? Думать о тщете человеческих помыслов? В чем-то каяться? Почему я, а не они?
— Таких вопросов не обращают к Господу, дочь моя. Это грех, великий грех.
— Одним грехом больше, одним меньше — какое это имеет сейчас для меня значение!
— Ты впадаешь в уныние, а вера наша осуждает ее.
— Значит, надо надеяться, да? Так вот я и ищу сил для надежды. Если к власти могут приходить нисколько не лучшие особы, чем я, почему я не могу бороться за свой престол до конца, до последнего дыхания? По счастью, мне грозит здесь кругом смерть, но не монастырь, а это уже вселяет надежду.
— Дочь моя, ты приводишь меня в отчаяние. Каждое твое слово…
— Знаю, знаю, неправедно. Но я не солгу тебе, отец мой, надевая на себя белоснежные одежды чистоты помыслов и чувств. Я прошу тебя об одном — помоги. Если можешь. Если нет, оставь меня моей судьбе и моим грехам. Я справлюсь с ними. Или — не выдержу их тяжести. Когда-нибудь. Еще не сегодня. Еще не сейчас.
— Какой государыней ты могла бы быть, дочь моя…
— Могла бы… только могла бы… Но что это? Опять шум. Опять крики. Заруцкий… Что теперь?..
— Государыня, нам надо оставить Астрахань!
— Когда?
— Немедленно! Чем скорее, тем лучше!
— Что-то случилось?
— Слишком многое. Я расскажу тебе, только сначала распорядись.
— Дочь моя, я все сделаю.
— Хорошо, святой отец. Я слушаю.
— От нас отошли татарские табунные головы.
— Боже, такие воины! Но почему?
— И ногайский мурза. Ишрек.
— Они поставили нам новые условия? Невыполнимые?
— Они просто присягнули Михаилу Романову. Им так стало выгоднее. Я узнал об этом от своих лазутчиков. И скорее всего они поддержат подошедшего к Астрахани Хохлова. Если это случится, у нас не будет выхода.
— Но ведь его нет и сейчас. Единственные ворота…
— Выход есть. И в самом деле единственный — через ворота надвратной Никольской церкви.
— Но они же выходят прямо в воду. Вода стоит у самых ступеней. Или я ошибаюсь? Что-нибудь изменилось?
— Ты права, государыня, но в этом как раз наше спасение. Мы прямо там сядем на струги. Я уже распорядился, чтобы их ночным временем подогнали к церкви.
— Спасение… А дальше? Что дальше? И как много людей сможет в них разместиться?
— Стругов будет несколько десятков. На это у меня хватило средств, а у наших казаков ловкости. Мы не оставим здесь ни одного человека.
— Хвала Богу! Только не предавать…
— Пока такая возможность есть. Дальше — дальше будет видно.
— Но можем ли мы нагружать струги рухлядью?
— Твоей, государыня, конечно. Твои одежды — наше спасенье. Без них ты не можешь быть в глазах голытьбы царицей. А ты должна ею оставаться. Ты должна всех поражать, ослеплять, не снисходить до простых смертных.
— Перестань, Заруцкий!
— Прости меня, государыня, но все мы играем свои роли или — или перестаем существовать. Разве я не прав? Можешь ли ты стать простой мещанкой? Такая бессмыслица даже сейчас вызывает у тебя только улыбку. Ваше величество, караван ваших судов готов к отплытию. Вы разрешите предложить моей повелительнице руку?
Ночь нужна. Ночь темная. Беззвездная. Ветреная. Чтобы шум стоял. Шорохи. Звериные крики.
Где здесь в майскую пору такую найти? О полуночи небо светится. Словно волны речные по нему пробегают. Легко. Неслышно. Звезды россыпью едва бледнеют. Ветер тянет с моря. Теплый. Духовитый. Камыши у берега шелестят. К воде клонятся.
Ехать. Снова ехать. Куда? Заруцкий говорит: к Уралу. Горы там будто высокие. Леса. Казаков много. И все вольные. Не московской руки. Не спросила. Могла, а не спросила: они-то им зачем? Почему царицу ищут? Ни городов тут. Ни селений больших. Острожцы. Юрты.