— Думаешь, пан, за нами погонятся?
— Как не погнаться. Лазутчики сказали: Москва каждому, кто нас изловит, по сту рублей обещала. Где они такие деньги видывали! Как на крыльях полетят.
— Как на крыльях… Только почему Москве наши головы так запонадобились? Почему сейчас так за поиск взялись?
— На мое разумение, государыня, не могли они, по закону, нового царя выбирать, коли царица венчанная да еще с сынком есть. Вот и нужно…
— Не договаривай, пан, — чтобы нас не стало. Только не молод ли царь новый для таких решений? Сам говорил — подросток.
— Но и о Старице Великой говорил тоже. Она, сказывают, всему голова. Она и злобствует. Где прав нет, там злоба да жестокость в ход идут. Разве неправда?
— А патриарх?
— Что патриарх? О ком это ты, государыня?
— При государе Дмитрии Ивановиче был патриарх Филарет, ее супруг бывший. Дмитрий Иванович очень ему доверял, советов слушался.
— Так его Василий Шуйский немедля низложил. Гермогеном заменил. А Гермоген из здешних краев. Завзятый поп — такого поискать. Да ты своего гишпанского чернеца спроси. Их брат все до мелочи по церковной части знает.
Стегнул коня. Умчался. Сутками не спит. Куска в рот не берет. Надолго ли его станет…
— Звала меня, дочь моя? Ясновельможный боярин сказал…
— Звать не звала, а что пришел, святой отец, хорошо.
— Патриархом православным интересовалась. Ясновельможный боярин сказал.
— Не патриархом — врагами нашими. Он среди них не первый ли?
— Был. Нету его больше, Гермогена.
— Почему нету. С престола свели?
— Хуже. Порешили его. В темнице. Иные говорят, от голода сам помер. Года два с лишним назад.
— Где? От кого смерть претерпел?
— Да к чему тебе подробности такие, дочь моя? Но если хочешь, лазутчики сказали — в Кремле.
— Московском?
— В Чудовом монастыре.
— От голода? Перед дворцом царским? Да что же это за место гиблое такое! Скольким гибель несет!
— Что же удивляет тебя, дочь моя, где искушение властью, там и гибель, там и муки самые страшные.
— А почему Заруцкий сказал, будто из здешних мест Гермоген?
— Из казаков он. Донских. Священствовать начал в Казани. Татар местных крестил. Сказать не могу, успешно ли. Кафедру архиерейскую в Казани же получил. Очень часто патриарху Иову докладывался, так что в Москве его узнавать начали.
— Его Шуйский после гибели Дмитрия Ивановича, говоришь, поставил.
— Полагать надо, потому боярин на нем остановился, что не московский, а амбитный: себя показать все время хотел. В Москву переехал, против папского престола и униатства воевать принялся.
— Он письма в Тушино прелестные посылал.
— Он и есть. Союз сородичей твоих с московитами порушил. Бояр изменниками называл. От них и приказ вышел под стражу его взять. Он и из темницы письма прелестные по стране рассылать начал, ополчение в Москву призывать. Так и вышло — в темницу попал, а уж там…
— А сейчас, сейчас кто наш враг? Неужто Старица Великая? Женщина? Монашка?
— Дочь моя, в борьбе за веру, за близких своих женщина удержу не знает. Кто б от нее здравого смысла потребовал… А монашка — что ж, разве не черницы на костры всходили?
— Но месть? Слепая месть? Тем, кого ей и видеть не приходилось? Кто ничего ей не сделал? И это после жизни в монастыре?
— Обитель далеко не всегда умеряет страсти. Духовное не всегда одерживает победу над мирским. Страсти человеческие не утихают и под рясами. Человек в любом обличье — просто человек.
— Ты оправдываешь ее предвзятость, святой отец?
— Как можно, дочь моя. Я просто ее объясняю. И вельможный боярин прав: столкновение с ней смертельно опасно.
Шатер. На этот раз в шатре ночь провести придется. Еле раскинуть успели. Коней на водопой отвели. Там и стреножили — в ночное пустили.
Постеля жесткая, неудобная. Пестунка с Теофилой громоздили-громоздили, все равно жестко. Покрывалом не накрыться — духота. Полога шатрового не откинешь — мошкара тучами летит.
Свечу бы зажечь — пестунки не дозовешься. К царевичу ушла. От него ни на шаг не отходит. То ли неможется ему, то ли поустал от скачки такой. Две недели в пути, а все конца краю не видно.
Лазутчик догнал — близко хохловские стрельцы. Только вроде бы другой путь по Яику выбрали. Заруцкий решил внизу по берегу держаться. Казаки и вовсе на конях по воде едут — чтобы следов не оставалось. От повозок колеи вон какие пролегли — не поймешь, сколько да когда их прошло.
Заруцкий с лазутчиком надолго отошел. Вернулся — губы закушены. Отдохнуть надобно. Как можно лучше отдохнуть. Провиант к тому же подвернулся. На кострах казаки ухи наварили. Хлеб поприбрался. Да Бог с ним, можно и без печива обойтись. Царевич и то плакаться не стал. Будто понял. На руках у пестунки задремал — в другой шатер снесли.